Табу

Но настоящий восторг их ожидал дома. Дети, привыкшие к коммуналкам с извилистыми коридорами или к крохотными квартиркам, где в кухне не могла поместиться вся семья одновременно, оторопели, стоило им лишь переступить порог.  Огромные окна с широкими подоконниками, заставленные разноцветной геранью в горшках ручной работы, лакированные статуэтки кошек, настоящий дубовый паркет, сменяющийся керамической плиткой с ярким восточным орнаментом высоченные стеллажи, забитые книгами и по-настоящему мягкая мебель, сделанная отцом, не шедшая в сравнение с типовыми штампованными гарнитурами, где на диване, гордо именуемым софой, было невозможно спать.

Это я сейчас понимаю, что в тот момент увидел свой мир другими глазами. Понял, что то, что было нормальным для меня: перестроенный в игровую чердак, собственная кровать, стол, сундук, заваленный игрушками и даже простая ванна с горячей водой – было мечтой для других.

С того момента стало круто дружить с Лазаревым, потому что потом можно всё лето веселиться на егерском острове.

После этого я всегда был окружён друзьями, а от женского внимания, благодаря миловидной внешности не было отбоя. Вполне возможно это и стало причиной моего побега, ведь в восемнадцать лет ты не думаешь о том, что теперь твоя очередь дарить счастье и создавать уют родителям, посвятившим тебе всю свою жизнь. Ты думаешь о любви, сексе, наркотиках и деньгах, которые фальшиво обещают дать тебе всё это оптом. Враньё. Все! Счастье даёт только любовь, а деньги дают головную боль, ну а большие деньги приносят беду, суму и тюрьму…

Именно там я был вынужден научиться выживать и любить жизнь так, как никогда до этого. Приходилось любыми способами вгрызаться в малейшую возможность выбраться, впиваться в призрачную надежду, что с грустным видом монотонно излагал адвокат и беспрестанно строчить письма родителям, вымаливая прощение.

Сначала я не верил, что это все случилось со мной. Все было в дымке, пытался заставить себя проснуться. Но добрые дяденьки в погонах быстро спустили меня с небес на землю, отбив не только истерическое желание встретиться с другом, благодаря которому здесь очутился, но и пару органов, сделав каждый мой вздох болезненным.

Сема всегда хотел денег, причем тот объём, который можно было заработать, его не устраивал. Ему хотелось все и сразу. Нужно было вывернуть реальность наизнанку, очутившись на берегу моря с карманами, набитыми бабками под завязку. Поэтому и ввязался в сомнительную аферу с инкассаторскими машинами. В тот момент я ничего не знал, батрачил на двух работах, чтобы оплачивать съемную квартиру в центре, где абсолютно сказочно смотрелись каждый раз разные, но всегда одинаково раскрепощённо-оголенные девочки. Весь день корпел в автосервисе, а ночью бомбил на старых жигулях. Казалось, в этом и есть счастье. Но Сёма решил иначе…

– Что отмечаем? Или поминки, какие пропустил? – Мартынов ввалился в приватный зал моего любимого кабака как раз вовремя: бархатные тяжёлые портеры распахнулись и горными цацами вышли «зайчики» в нескромных латексные костюмах.

– Поминки… – прошептал я, крепко затягиваясь сигаретным дымом, чтобы не заорать от закипающей злости.

– Тогда с тебя платочки носовые, а с меня поляна. Платочки я собираю, а когда настроение херовое пересчитываю.

– Много набралось? – отвернулся от сцены, передернуло от банальщины, от злости своей сморщился, на весь мир готов был обрушиться, но держался изо всех сил. Самого себя держал тисками, задерживал дыхание, наслаждаясь болезненным и гулким биением разорванного сердца, ведь не понаслышке знал цену слабости человеческой и поступкам, сделанными в агонии жажды отомстить.

– Прилично, знаешь ли, для тридцати пяти лет. Очень прилично. Хочешь, покажу как-нибудь? Заходи, Бояра, не бойся, мы как раз вовремя, – Мара рухнул на кожаный диван, закинув ноги на стеклянный столик, заваленный пустыми бутылками. – На красопеток смотреть станем. Кайф впитывать будем…

Мара щурился от удовольствия, оценивал танцовщиц пристальным, даже скорее сканирующим взглядом, сжимая губы в тонкую линию, вот только глаза его были пусты и бездушны. Работал на публику, давал окружающим лишь то, чего они ждали от молодого и богатого мужика. Меня осенило, что никогда не присматривался к нему, довольствовался нахальной улыбкой и ярким эпатажным стилем одежды, а что за броней потускневшего взгляда не задумывался. Сука! Потому что так проще. Не трогаешь ты – налезут в тебя! Ох и быстро я привык быть как все: отворачиваться, не смотреть в глаза, не спрашивать… улыбается – и ладно, живет же, дышит… и пускай. А Мара облегчал нам все задачу. Делал то, чего ждут: смеялся, острил и одевался, как чокнутый, но очень богатый мажор. Вот и сейчас, комплект из горчичного замшевого костюма завершала пара носок ярко-зеленого цвета.

– В цвет глаз, – цыкнул Мара, поняв, на что я пялюсь. – Оттеняют, не правда ли?

– Какого черта ты тут делаешь? – прошептал, не столько Мартынову, сколько заставшему в дверях Пахе. – Бояра?