— Агония — это носить в себе ребенка от любимого человека и знать, что самого его уже нет в живых, — бормотала соседка безжизненным голосом. — Агония — это видеть его отражение в собственном сыне, но знать, что сам он никогда больше не прикоснется к тебе! Агония — это смотреть в глаза его родным, ощущать их поддержку, любовь и знать, что на самом деле не заслуживаешь ни капли этого тепла! Что заслуживаешь лишь презрение! Агония — это изо дня в день все сильнее и сильнее ненавидеть себя за все, что натворила! Агония — это… часть меня! Я все знаю об агонии, Марат!
Последнюю фразу она почти выкрикнула. По ее лицу безостановочно лились слезы. Тело сотрясала крупная дрожь. А взгляд потускнел, как у покойника.
— Я родила Артема для вас! Я не избавилась от него, а выносила ребенка и родила — только ради вас! — произнесла чуть тише. — Взамен… Тимуру. Одного забрала. Другого подарила. Оторвала от себя и отдала вам! Мне казалось, только так я смогу… искупить вину. Но стало гораздо хуже. Я пыталась забыться. Напивалась до беспамятства, лишь бы не думать. Я использовала любые доступные способы для этого. Но всякий раз, когда в сознании наступали кратковременные просветления…
— Что ты пытаешься сказать? — напряженно процедил сквозь стиснутые зубы Марат. И Юле стало жутко от того, что она увидела в глубине его озверевших глаз. Особенно когда Дарья тихо прошептала:
— Это была я, Марат! Это я его убила!
Ее признание было… сродни удару по голове тяжеленным кирпичом.
Сердце перестало биться в груди. Кровь заледенела в жилах.
А по спине побежали холодные струйки пота. Юлю жестко лихорадило.
Потому что… лихорадило и Марата. На его лице не осталось ни кровинки.
Он шумно сглотнул. Сжал ладони в кулаки, да так, что захрустели пальцы.
И переспросил немного заторможенно:
— Что ты сказала?
— Марат! — Юля предусмотрительно встала между ними, когда он попытался приблизиться к Дашке. — Прошу тебя!
Она сама толком не понимала, о чем просила. Действовала интуитивно.
А соседка тем временем продолжала: