Таэ эккейр!

— Хорошо же, — холодно произнес Селти. — Я вижу, сколько собаку ни учи, а без хозяина она только и может, что гавкать. Ладно же. Подыщи из своих головорезов... — Селти задумался на миг. — Восемнадцать человек. И сам собирайся. Я поеду двадцатым.

Если порученец чему и удивился, то предпочел благоразумно не подавать виду.

— Ступай, — велел Селти, взмахом руки отсылая нерадивого порученца. Закованный в перстень палец дернуло новой болью, и Селти ругнулся сквозь зубы. Очень тихо — но уходящий все же услышал брань и чуть приметно втянул голову в плечи. Не иначе, принял ее на свой счет. Не диво, что ты так скукожился, любезный. Слишком уж ты привык покидать эти стены после милостивого кивка, которым одаривал тебя господин. Ничего, обойдешься на сей раз. Нечего было небрежничать. Да и вообще, если вдуматься — ну на кой изъявления милости будущему покойнику?

Ночь после приснопамятных откровений эльфа принесла спокойный, не отягченный никакими неприятными видениями сон, а утро выдалось и вовсе великолепное. Омрачить его хоть сколько-нибудь не удалось даже невероятно скудному завтраку: высохшие до сухарного хруста остатки лепешек и несколько глотков воды. Все-таки дорожный припас принца, взятый пускай и с избытком, рассчитан был на одного, а не на двоих. Тем, что удалось нашарить в сумке, насытиться двое едоков решительно не могли — даже и один не смог бы — и все же такая жалкая малость лучше, чем ничего. Эннеари, правда, попытался было завести прежнюю песню о том, что дескать, ему, как эльфу, есть вовсе не обязательно — но принц в ответ рявкнул так, что у него лепешка в руке разломилась. Эннеари пожал плечами и второй раз упрашивать себя не заставил. Он ловко подхватил на лету отломившийся кусок лепешки, не давая ему упасть наземь, отправил его в рот и слизнул с ладони драгоценные крошки.

— Давно бы так, — проворчал Лерметт, понемногу успокаиваясь. — А то надоел ты мне своими выходками — ну просто никакого спасу нет. У меня тут еще малая толика вина осталась — как раз по глотку и выйдет. Будешь?

— Буду, — невозмутимо ответил Арьен. — А ты что подумал?

Осушив последние капли вина, Эннеари с довольным видом вздохнул, потянулся и принялся натягивать сапоги. Лерметт искоса наблюдал за ним — впрочем, даже и не пытаясь этого скрывать.

— Да ну тебя! — возмутился Эннеари. — Сколько можно повторять, что со мной все в порядке!

— Не сомневаюсь, — странным, вроде бы отсутствующим тоном промолвил принц. Так говорят, когда произносят одно, а думают в этот момент совсем о другом.

— Я готов, — объявил Эннеари, натянув правый сапог и подымаясь на ноги. — Можно идти.

— Можно, — согласился Лерметт. — Вот только куда?

Эннеари, уже успевший сделать несколько шагов, недоуменно обернулся.

— Как это — куда? — непонимающе спросил он.

— Ты не туда направился, — сухо заметил принц. — Нам вон куда надо. Направо и вниз.

Если бы Эннеари полагал, что его смертный спутник уже ничем не может его изумить, он поразился бы куда сильнее. По счастью, Арьен считал, что люди, как и вообще все возвышенные создания, непредсказуемы и могут удивлять кого угодно и когда угодно, был бы повод — и даже без оного. Удивительное поражает вдвойне, если обрушивается на разум внезапно — а если ты ждешь его прихода, оно и вполовину не так сокрушительно. Поэтому Арьен хотя и удивился словам Лерметта, но не так уж и слишком — ровно настолько, чтобы вытаращить глаза и на мгновение лишиться дара речи.

— Но ведь это не дорога на нашу сторону, — возразил Эннеари, когда отдышался. — Это дорога на Луговину.

— Именно, — так же сухо подтвердил принц.

— Но ведь тебе нужно на нашу сторону перевала. — Эннеари по-прежнему ничего не понимал.

— Да, — кивнул Лерметт. — А тебе — на нашу. Сдается мне, мы крупно ошиблись в выборе дороги. Я ошибся. Если кто из нас кого провожать и должен, то не ты меня, а я тебя.

— Лерметт, — настойчиво произнес Эннеари, — в чем дело?

— В возвышенности, — криво усмехнулся принц. — Мыслей и чувств. Той самой, о которой ты толковал вчера. Это заставило меня кой о чем призадуматься.

Он широким движением руки обвел золотые от утреннего солнца вершины гор.

— Вот она, возвышенность. Во всей своей красе. Злая, холодная и капризная. И заметь — нет ничего проще, чем заблудиться в ее прелестях. Заблудиться и погибнуть. Дороги, надежные еще вчера, снесены в пропасть. Тропы, еще вчера проходимые, завалены. Над головой всякая дрянь висит — только крикни, мигом обрушится и раздавит. К лужайке, до которой по ровной земле и вовсе рукой подать, добрых два часа в обход продираться приходится, да еще и половину штанов на камнях лохмотьями оставишь по дороге. Ни шагу не ступишь в простоте — все с опаской, с хитростью. — Лерметт помолчал немного и добавил с подкупающей искренностью — Немудрено, что я в себе заблудился.

— Но ведь не насмерть? — возразил Эннеари.

— Не насмерть, — подтвердил принц. — Но почти.

На сей раз его улыбка была вовсе не такой принужденной, как предыдущая. Зато она была смущенной и... да, почти виноватой.