Таежные рассказы

Теряя высоту, самолет вошел в эту пелену, и солнце сразу исчезло. Морозная мгла казалась почти ощутимо плотной и вязкой. Она раздвинулась лишь на мгновение, чтобы открыть промелькнувшую под самыми лыжами вершину красноватой скалы, и снова сомкнулась.

— Тяни!.. — крикнул чужим голосом бортмеханик Роман Ушаков.

Но «тянуть» дальше уже было нельзя. Навстречу неслась овражистая, морщинистая тундра. Самолет резко тряхнуло, подкинуло, снова с силой швырнуло на землю. Михаил, выброшенный из кресла, ощутил странное чувство неподвижности.

Машина лежала, глубоко зарывшись одним крылом в снег. На гладкой снежной поверхности синели пунктирные следы, оставленные разметанными в стороны сахаристыми комочками.

Михаил пошевелил плечами, поднялся. «Цел!» — мелькнуло у него в голове. И он обернулся в сторону бортмеханика. Ушаков лежал на полу кабины лицом вниз, как-то странно поджав под себя одну ногу. Меховой шлем съехал на затылок, освободив волнистые пряди белокурых волос.

— Роман! — тронул товарища за плечо Михаил. — Что с тобой?..

Ушаков не ответил и не шевельнул ни одним членом. Обтянутое черным хромом плечо было безжизненно податливо.

— Ты что же… Рома!.. — испуганно вскрикнул Михаил, склоняясь над другом на коленях. — Как же это…

Он расстегнул куртку бортмеханика, прильнул к его груди ухом и тотчас же уловил биение сердца.

— Уф! — выдохнул пилот, поднимая повеселевшее лицо. — Нагнал ты на меня страха, дружище!

Михаил заботливо ощупал голову, руки и ноги товарища. Все как будто цело, невредимо. Бортмеханик, надо думать, находился просто в глубоком обмороке.

Пилот начал понимать, что произошло: когда самолет ударился о землю, бортмеханик, вероятно, упал и сильно ушибся. Как видно, ушиб он голову, иначе отчего бы ему терять сознание…

Будучи совершенно здоровым человеком, Михаил всегда испытывал тягостное чувство в те редкие минуты, когда ему приходилось бывать возле больных. И сейчас, склонясь над лежащим без сознания товарищем, он ясно сознавал свою беспомощность. Что полагается делать в таких случаях? Кажется, нужно давать что-то нюхать… Вероятно, следует расстегнуть воротник гимнастерки…

К счастью, Роман шевельнулся и приоткрыл глаза.

— Ты что же это, брат, а?.. — Обрадовался Михаил. — Ушибся? Ничего, пройдет…

— Г-голова… — невнятно проговорил Ушаков и снова закрыл глаза.

— Ничего, ничего… — бормотал Михаил, расстегивая крючки на воротнике гимнастерки бортмеханика и подкладывая ему под голову меховое пальто. — Пройдет. Полежи — и пройдет.

Пилот вылез из кабины, ступил на рыхлый, хрустящий снег — и утонул в нем выше колен. Он долго топтался на месте, подминая снег и мрачно глядя на самолет, напоминавший теперь подстреленную чайку. Подвернувшиеся под фюзеляж шасси, наполовину оторванное крыло, сломанный винт… Машина приземлилась надолго, если не навсегда!

Ежась от мороза, Михаил снова забрался в самолет. При его появлении Роман медленно повернулся на бок, приложил к голове руку.

— Звенит… — тихо сказал он. — Где это так звенит?..

Михаил промолчал, не зная что ответить. Не проронив ни слова, он решительно подсел к рации, надел наушники. И, привычно сделав все, что полагалось делать при настройке, вдруг бессильно опустил руки и невидящим взглядом уставился в одну точку. Рация не работала.

2

Мертвую тундру сковало сорокаградусным морозом. Даже воздух, казалось, сгустился от холода и превратился в льдистую мглу. Белесый туман скрывал небо и дали. Временами по снегу скользили призрачные переливчатые отблески невидимого из-за тумана северного сияния. Стояла такая чуткая тишина, что, когда Михаил переступил с ноги на ногу, звонкий скрип разнесся по всей округе.

Пилот стоял у самолета, сняв шлем и напряженно подавшись вперед. Где-то далеко, за льдистой мглой, минуту назад послышался лай собак. Или это был обман напряженного слуха? Но нет, лай раздался снова. Там находилось стойбище!

Михаил вернулся к товарищу. В самолете было так же холодно, как и снаружи, и Роман, сидя на полу, пытался надеть меховое пальто.

— Понимаешь, голова… — виновато улыбнулся он. — Так болит, так кружится…

— Ничего, Ромка! — весело воскликнул Михаил. — Люди близко, слышно — собаки лают. Я сейчас сбегаю туда.

Он помог бортмеханику одеться, поудобнее уложил его. Потом достал захваченные на всякий случай лыжи, выбросил на снег.

— Я быстро, — успокоил он товарища. — Тут, кажется, совсем недалеко. Вернусь на оленях…

Став на лыжи, Михаил прислушался снова. Тихо… В безмолвии тундры было что-то гнетущее, угрожающее.

— Ни черта! — сказал пилот и оттолкнулся палками.

Его слова прозвучали как вызов. Они были обращены к безмолвной тундре и, вероятно, означали, что летчик, вступая в единоборство со снежной пустыней, надеется на свои силы.

Размеренность движений, монотонный шорох лыж действовали успокаивающе. Все это походило на обычные прогулки, которые так любил Михаил.

Через полчаса он сбавил шаг. Стало жарко, и Михаил невольно вспомнил о товарище. Ему-то, наверно, мороз дает себя знать…