Таежные рассказы

Наступал серенький рассвет. Ветер затихал. Он еще поднимал в воздух снег, бил в лицо холодной крупой, но дали уже яснели и сквозь разрывы туч проглядывало бледно-голубое небо.

Самолет — вернее, торчащее вверх серебристое крыло — Мария увидела издалека. Второе крыло и корпус тонули в огромном сугробе. Ускорив шаг, женщина взобралась на сугроб.

Никто не вышел из кабины ей навстречу, мертвая тишина стояла кругом. Мария долго ходила вокруг самолета, не зная, как попасть в него, наконец нашла дверцу и, откопав лыжей снег, открыла ее.

Когда глаза привыкли к полумраку, женщина увидела торчащие из-под мехового пальто ноги человека. Она осторожно приподняла пальто и приложила ладонь к губам бортмеханика.

Роман был жив, но не открыл глаз и не шевельнулся. От холода и от потери сил он находился на грани между жизнью и смертью.

— Ставай! Ставай! — затормошила его Мария. — Чум поедем!

Бортмеханик лежал все так же без движения.

Женщина в отчаянии опустила руки. Ослабевший, замерзающий человек… Чем она могла помочь ему? Сломать вон те ящики, развести костер? Но как вытащить этого грузного мужчину из самолета?

— Оленчик резать надо, — прошептала женщина. — Кровью поить…

Это было испытанное средство — дать обессилевшему человеку теплой оленьей крови. Так издавна поступают в тундре. Но у нее нет оленя. Человек умрет у нее на глазах…

И снова и снова начинала Мария тормошить бортмеханика, стараясь вернуть к нему уходящую жизнь.

4

Михаил провожал бригадира оленеводческого колхоза, попутно заглянувшего в чум Лампаев.

— Записочку мою сразу же передайте радисту, как только приедете на факторию, — еще раз наказал он. — Там написано, чтобы самолет за нами прислали.

— Передам, — кивнул бригадир. — Не беспокойтесь.

Он взмахнул хореем — олени рванули, и за нартами завихрился снег.

Возвратясь в чум, Михаил обрадованно закричал:

— Поднялся! Ну, теперь наши дела отличны!

Роман, пожалуй, не мог бы сказать, что чувствует себя отлично, но он уже сидел без посторонней помощи, и это говорило о многом. С тех пор как Мария привезла его на нартах, он почти не приходил в сознание. Теперь бортмеханик с удивлением рассматривал незнакомую обстановку и, как и тогда в самолете, виновато улыбался:

— Как же это я так сплоховал?.. Голова чего-то кружится… Где мы находимся?

Михаил рассказал обо всем и с уверенностью закончил:

— Завтра придет самолет. Я написал, чтобы врач прилетел. Здорово ты, видно, головой обо что-то трахнулся. Ну да это пройдет, никаких повреждений не видно… Одного только не пойму: откуда у тебя кровь шла? Ты воротник измазал…

Мария, нанизывавшая на нитку бисер, подняла голову.

— Это не худой кровь… — тихо сказала она. — Из моей рука кровь.

— Из твоей руки? — удивился Михаил. — Как же ты ее поранила?

— Немножко резала ножом. Оленчик не был.

— Что-то не пойму, — пожал плечами летчик.

— Ой, какой непонятливый голова! — засмеялась женщина. — Оленчик надо было резать, теплой кровь товарища поить. У меня оленчик не был. Своя кровь поила…

Только теперь летчики поняли то, что сказала Мария. Переглянувшись друг с другом, они, не в силах выразить свои чувства словами, молчали.

— Маша, кровная ты моя сестричка!.. — прошептал наконец бортмеханик.

Расслышала Мария шепот Романа или нет, трудно было понять. Она по-прежнему проворно нанизывала на нитку бисер.

Черная смородина

1

Денис Коробов рубил тальник. Большой, неуклюжий и медлительный в движениях, рыбак, словно медведь, ворочался в кустах, громко треща сушняком.

— Тоже… тальник называется!.. — глухо ворчал Денис, легко взмахивая топором. — Ни гибкости в ём, ни длины. Сплети из такого хорошую вершу!

Прутья и в самом деле были плохи. Кривые и узловатые, они почти не годились для поделки рыболовной снасти. Лучшие кусты давно уже были здесь вырублены соседним рыбацким звеном.

Бросив охапку прутьев у тропинки, Денис засунул топор за опояску и двинулся вверх по ручью на поиски нетронутых зарослей тальника.

Узкая, еле приметная тропка вела в глубь тайги. На пути то и дело вырастали сваленные бурями столетние деревья, груды обомшелых камней, кучи хвороста. Пахло прелью, увядающими травами, прихваченной утренниками лиственничной хвоей. В притихшем осеннем лесу четко раздавался каждый, даже слабый звук. Вот просвистел в ельнике рябчик, прошуршал в листьях бурундук, тенькнула синица…

Вдруг Денис насторожился. Где-то за сплошной стеной вековых пихт послышался новый, необычный звук. Похоже было, что кто-то неторопливо брел между деревьев, изредка постукивая по камням и валежнику палкой.

Выдернув на всякий случай из-за опояски топор, Коробов стал за толстую лиственницу. Глядя на тропинку из-за корявого ствола, он замер в ожидании.

Странный звук приближался очень медленно. Там, где тропинка сбегала в лощину, он надолго затих, потом послышался снова, на этот раз не дальше, как в тридцати — сорока шагах от лиственницы.