Таежный моряк. Двенадцатая буровая

Ночью он скрежетал зубами и тихо, протяжно стонал, ему снилось море, суда, на которых он плавал, все недоброе, вызывающее знобкую дрожь, болью обжимающее затылок, все страшное, что было в его жизни, в его недолгие двадцать два года (двадцать два — это действительно очень немного, а страшное все-таки было). Дважды он тонул, и ему снилось, как он тонет. Первый раз — это когда их хрупкое, маленькое, как полускорлупка грецкого ореха, суденышко шло в каравана сквозь льды и их «карапь» зажали огромные голубоватые глыбы. А потом был пиковый момент, когда два ледовых пласта, будто гигантские челюсти, стали выдавливать суденышко на скользкую холодную поверхность, гладкую, как поле катка. Скрипели, трещали и хряпали переборки, полускорлупка то ложилась на один бок, касаясь макушками мачт льда, то на бок другой, в корпусе уже было несколько проломов и в них хлестала черная дымящаяся вода, винт тарахтел вхолостую, и машина масляно хлюпала клапанами, чихала сизым, едким дымом, нагоняя в трюмы угар, а льды терлись о бока скорлупы, стараясь перепилить ее, перегрызть, пустить на дно. А где-то совсем рядом, спрятанная белым яблоневым дымом тумана, угадывалась суша, надежная земля, но не дано было добраться до нее, не дано. Один из матросов не выдержал, спрыгнул с борта на лед, но промахнулся, угодил в черный пролом и ушел под судно. И долгий печальный крик, сопровождаемый частыми хриплыми вздохами пароходной сирены, повис над проливом, над длинной, растворяющейся в белой мгле цепочкой бедствующих судов.

Да, досталось тогда Генкиной полускорлупке — она уже почти полностью была выдавлена на лед, еще немного — и совсем бы опрокинулась, сбросила бы со своей спины в ледовый пролом людей, груз, все сгинуло бы в черной курящейся воде. И вот тогда ледокол, шедший в голове каравана, развернулся на сто восемьдесят градусов, пошел скорлупе на выручку, бросив остальные суда — те еще могли держаться, а скорлупа уже нет. Обколол суденышко со всех сторон, а потом начал резать лед по косой и чуть было совсем беды не натворил — полускорлупка, словно детская игрушка, легкий пластмассовый кораблик, вылезла на поверхность и завалилась набок, и когда с нее ушли в темное небо три прощальные красные ракеты, вдруг грохнул залп «катюш», долгий, хрипучий (именно таким бывает залп «катюш», Генка читал в литературе про войну: долгий и хрипучий), под днище полуокорлупки стрельнула изгибистая, как молния, трещина и суденышко беззвучно сползло в обнажившуюся воду, схожую в свете еще не угаснувших ракет с кровью.

Генке запомнилось, как страшно, задыхаясь и скрипя зубами, плакал тогда боцман — человек пожилой, повидавший жизнь и прошедший войну. Боцман ведал то, чего не ведали восемнадцати-, двадцатилетние пареньки, матросы, шедшие на полускорлупке.

А второй раз Генка-моряк тонул, когда вез в Японию лес и их «пароходом» командовал сменный капитан (сменный — значит не имеющий своего судна, работающий на подхвате), человек не молодой и не старый: он тогда стоял в рубке рядом с Генкой Морозовым, посапывал носом, грыз леденец. Сменного капитана мучила головная боль, поэтому был он в капелюхе — побитой временем волчьей шапке. Шапка не имела завязок, и одно ухо капелюха, затвердевшее от старости, смотрело вверх, словно огрызок трухлявого пня, другое, переломленное посередке, свешивалось вниз, и от этого вид у сменного капитана был сиротски-залихватским, как у пирата, которому пора на покой, но у которого есть еще в море дела… В борт ударила крутая шипучая волна, палубу пробила дрожь, и судно вдруг тихо-тихо начало крениться на одну сторону. По полу рубки заскакали карандаши, резинки, циркуль — штурманское имущество. Незакрепленный лес, который был уложен на палубе, сполз на правый борт, еще больше добавив крена.

— С-сейчас потонем, с-сейчас потонем, — зашевелил белыми губами сменный капитан, — с-сейчас потонем… Г-господи, за что? С-сейчас потонем…

А Генка крутил штурвал, пытаясь подставить очередной волне уже не борт, а нос, стиснув зубы так, что в глазах стало темно и во мраке завспыхивали голубые звездочки, но судно, положенное набок, плохо слушалось руля и разворачивалось слишком медленно, слишком медленно…