Таганай

– Я знаю, – перебил его Глазьев. – Тот больной в дальней комнате, он ведь меченый? Не так ли?

Листровский исподлобья смотрел на охотника. Конечно, было трудно не догадаться о том, для чего на кордон привезли какого-то психа, особенно зная легенду о меченом. А Глазьев ее знал, это Листровский выявил еще, когда они втроем возвращались с Юрмы от подземелья отшельников.

– Но учтите, Владимир Дмитриевич, если информация об этом всем уйдет в народ, я буду точно знать, кому обязан, – выговорил Листровский.

– Не уйдет. Как вы хотите избавиться от того человека?

– Товарищ Глазьев, вопросов уже слишком много. Вы все-таки не забывайтесь, при всем уважении к вам. И кстати, для чего вы подготовили еще одну яму в лесу, где-то в полукилометре отсюда, если идти к Дальнему Таганаю?

Глазьев долго не отвечал. Сначала охотник в уме просчитывал, мог ли его выследить тот спецназовец, что увязался от лагеря, или кто-то другой случайно наткнулся на его заготовку в лесу. Но судя по лицу, Глазьев был явно разочарован результатами беседы, и начинал понимать, что никто ему не даст разделаться с оборотнем. У капитана были свои планы, уж слишком явно он держал дистанцию и даже был несколько агрессивен.

– Ту яму я подготовил еще месяц назад, – в словах Глазьева почувствовалась обида, он будто бросал слова в лицо Листровскому. – Хотел сам поймать зверюгу, пока вы не перекрыли всю долину. А сейчас та яма мне нужна, чтобы заманить оборотня. После того, как он всех вас перебьет здесь. – Охотник холодно посмотрел на Листровского и вышел в коридор.

Теперь Листровский жалел, что не поддержал инициативу Барышкова отправить этого человека в город. Он то считал, что Глазьев будет лишь болтаться туда-сюда по кордону, как вспомогательный персонаж. Может, подсобит в какой-то момент. Плюс, Листровский таким образом как бы держал свое обещание, данное охотнику. Но Глазьев выбрал самостоятельную роль, а это было опасно, самодеятельность не приветствуется. Листровский решил, что все-таки завтра днем он в приказном порядке вышлет Глазьева в Златоуст, пока все не закончится. Пусть думает, что хочет, капитану плевать. После выполнения задачи все люди вроде членов кружка натуралистов уйдут на дальнюю полку личной истории офицера КГБ Листровского.

Тем временем, Шакулин, не найдя Моляку в своей комнате, зашел в обитель Коробова. Вполне логично, что доктор был именно там. Моляка в углу копался в каких-то медикаментах. Коробов по привычке сидел на кровати, опершись спиной на подушку и вытянув ноги. Ступни, как и прежде, ходили из стороны в сторону.

– Это вы его так садите? – спросил лейтенант, которого Моляка еще не приметил.

– А, это вы! Безусловно – я, не сам же он так устраивается, – усмехнулся доктор, держа в руке ампулу с прозрачным содержимым.

Комнатушка была маленькой, особо не развернешься. Шакулин подошел к кровати Коробова, стоявшей изголовьем прямо к центру окна, а ногами к двери. Лейтенанта не оставляла в покое мысль о том, что перед ним сейчас человек, который имеет некие личные отношения с Уутьема. Имеет, но молчит. Шакулин решительно помахал ладонью прямо перед носом Коробова и чуть ли не прокричал:

– Эй, вы слышите меня! Эй!

– Что вы делаете?! – возмутился Моляка.

Но Шакулин не унимался, он взял Коробова за плечи и как следует затряс его.

– Эй! Коробов! Скажите хоть что-нибудь! Ко-ро-бов! Ау! Вы же слы-ши-те меня! Эй!

– Успокойтесь, лейтенант! – Моляка подскочил к Шакулину и попытался прервать его активность. – Он ничегошеньки вам не скажет.

Кгбэшник отпустил Коробова, продолжая внимательно глядеть на этого человека с помутившимся рассудком. Больной с нисколько не изменившимся выражением лица и глаз еще более увлеченно принялся дрыгать ступнями, будто ему было приятно своим молчанием, выводить из себя молодого чекиста. В этот момент Шакулин подумал, что был бы рад и сам пристрелить этого идиота, который похоже знает все про Уутьема, но упорно не хочет вернуть свой разум в реальность. Правда, уже через секунду Шакулин корил себя за эту вспышку агрессии и признал, что переутомился ото всей этой круговерти последних недель и особенно последних дней. Он отошел от койки больного и присел на один из табуретов возле входа.

Моляка был единственным человеком, не считая Коробова, который на этом кордоне ходил не в камуфляжной одежде, а в гражданской темно-серой рубашке. Доктор вернулся к делу, от которого его оторвал Шакулин. Он мастерил капельницу.

– Значит, он не ест и не пьет? – на выдохе спросил лейтенант.

– Да, как ни удивительно, – прожурчал из угла Моляка.

Шакулин отметил, что уже половина одиннадцатого вечера, по идее у больного скоро может начаться приступ. Лейтенант зажмурился, глядя на яркую лампочку, висевшую под потолком. По сравнению с полумраком или полным мраком, царившим в других помещениях, здесь было слишком светло.

– Как же он так живет, доктор?

– Не знаю. – Моляка оторвался от капельницы, выпрямился и уставился на Коробова. – Самое интересное, когда мы брали у него анализы, то с каждым днем они становились все лучше. Особенно кровь.

– А что там было с кровью?