Таганай

Оцепенение, которое на Колямбо своим видом раньше наводили отшельники, незаметно пропало. Слабость, внедряемая в его внутренние органы дурманящими напитками, тоже улетучилась. Колямбо все больше ощущал прилив сил в свои мышцы, в голове прояснялось. Он уже предельно точно понимал, что ничего хорошего от людей, не показывающих свои лица, и не говорящих ничего, ждать не стоит. Это если даже не брать в расчет, что он был связан и несколько дней держался в подземном узилище. Пора было включаться на полную катушку, ждать момента и что-то предпринимать.

Веревки на ногах и запястьях были серьезными и плотно держали на носилках, самому было никак не выпутаться. Разве что, если в процессе ходьбы, они внезапно ослабнут или какая-нибудь чудесная веточка случайно поможет, развязав на ходу одну из рук. Освобождение одной ноги больших шансов не давало.

Но вдруг весь отряд резко встал как вкопанный. Колямбо различил, что несколько монахов по бокам предостерегающе подняли вверх правые руки. Головы отшельников под опущенными прямо на глаза капюшонами задвигались в разные стороны. Что-то насторожило всех их. Даже несколько зажженных факелов, а их к тому моменту насчитывалось никак не меньше пяти штук, пришлось временно затушить в снегу. Колямбо тоже навострил свои уши.

Ночной лес тонул в оглушительной тишине. Зимой в лесу, да еще в столь поздний час, ни одна живая душа не издает ни малейшего звука. Колямбо слышал лишь тот самый гул пространства, гул который будет жить всегда, даже когда самый последний человек, сгинет с этой прекрасной планеты, не утруждая ее больше своим навязчивым присутствием. Сквозь массивные лапы больших елей, украшенных пушистыми шапками белого снега, не было видно звездного неба. Но оно было где-то там, где-то наверху, свободное и вечное. И Колямбо сейчас больше всего на свете хотелось оказаться рядом с ним, погрузиться в приятно гудящую мелодию природы и раствориться в необъятности, став чем-то вроде невесомого духа.

Что-то справа метнулось прочь от ствола ели. Какая-то странная тень, мелькнув на миг своим животным силуэтом, унеслась в черноту чащи. Все монахи, как по команде обратили взоры своих зрячих капюшонов в ту сторону. Те отшельники, что шли ранее по бокам, медленно полезли за полы балахонов. В тусклом свете оставшейся пары неярких факелов сверкнули клинки длинных кинжалов.

Черные монахи, явно готовились к нападению. Носилки Колямбо положили на землю, почти в самый сугроб. Те четверо, что тащили его, также медленно повытягивали, неизвестно откуда взявшиеся, свои отточенные клинки. Несколько отшельников держали наготове короткие копья с поблескивавшими стальными наконечниками. Монахи стягивались в некое округлое каре, центром которого выступали носилки Колямбо, который явственно начинал ощущать себя раненным императором Карлом XII, так, как если бы при отступлении от Полтавы его драбантов взяла в кольцо русская кавалерия Меньшикова, ну, или Долгорукого, смотря, кто раньше из них поспел бы к месту действия. Вот только Карла, наверное, не связывали таким образом, что он толком не мог ничего разглядеть.

В стане капюшончатых монахов царило очевидное непонимание ситуации. Они часто активно обменивались жестами между собой. Причем большинство из этих жестов, имело вопросительный характер, типа «Какого черта!?» На что, более осведомленные отшельники, стоявшие по краям процессии, отвечали им жестами, вроде «Сами понять не можем, какого!». Сначала Колямбо не разобрался, чего они даже сейчас не разговаривают при нем. Но потом быстро уловил, что в таких случаях, бригады коммандос тоже предпочитают речевыми посылами не выдавать своего присутствия. Хотя какой там не выдавать! Если монахи испугались той тени, то она их местоположение уже давно как засекла и, наверное, уже десять раз как передала эту новость корреспондентам желтой прессы.

Атмосфера накалялась. Где-то недалеко раздался треск ломающихся сухих ветвей. Все отшельники тут же развернули кинжалы и копья в направлении звука. «Ну, кажется, сейчас начнется!». Однако с той стороны раздался негромкий явно человеческий свист, сменившийся позывными токующего весной глухаря. А так как сейчас была не весна, и глухари по ночам не токуют, стало понятно, что источник звука носит искусственный характер. Глухарь оказался знаком для черных монахов, и они, все еще настороженно ворочая головами по сторонам, начали убирать свое оружие.

Вскоре группа совсем успокоилась, и в свете лишь двух факелов, двинулась дальше. А Колямбо не знал, огорчаться ему или радоваться. Хотя, тщательно поразмыслив, он пришел к выводу, что мелькнувшая под елью звериная тень совсем не маленьких размеров, могла принадлежать как раз той орущей в голову твари, которая загнала его у Трех братьев на террасу с пещеркой, в которую, в свою очередь, он успешно свалился чуть позже.