Таганай

Все было ясно. Больше ничего полезного ждать от Нестерова не приходилось. И заткнув уши от визжащей какофонии, которую продолжал издавать Валерий Викторович, сейчас и вправду очень сильно напоминавший психбольного, Шакулин с Молякой вышли из палаты.

По коридору уже мчалась растревоженная звуком сестра.

– Все в порядке, Лилия, – остановил ее Моляка. – Все в порядке. Он успокоится сам. Мы просто с ним хотели поговорить.

– Да, ну ладно. Я уж испугалась, – переводя дух, ответила медсестра.

Шакулин оглядел ее. На вид Лилии было около тридцати с небольшим.

– Это сестра, смотрящая за Нестеровым, – сказал Моляка.

– Да-да, – думая о своем, покачал головой Шакулин.

– Два года назад, Лилия, между прочим, спасла нашего Валерия Викторовича от одного нехорошего поступка, – продолжал Моляка, ласково поглядывая на сестру, которая засмущалась от такой характеристики.

– Что за поступок? – по-прежнему отстраненно спросил Шакулин, одним ухом все еще слушавший постепенно затихавшие выкрики из палаты Нестерова.

– Валерий Викторович, как-то раз решил свести счеты с жизнью. – Моляка нарисовал пальцем в воздухе виртуальную веревку. – Даже записку нам оставил. Только вот Лилия вошла не вовремя для него.

– М-да. А что в записке было?

– Ничего нового, все по вашу душу. Точнее по вашей работе. Ну, вы понимаете. – В присутствии сестры Моляка решил не произносить громких аббревиатур.

– Кстати, – вдруг встрепенулся Шакулин. – Скажите, Лилия, вы за ним давно присматриваете?

– Да, так. Лет пять, не больше. Почти сразу, как пришла сюда после училища. – Она немного замялась.

– Больной с вами ничем не делился, ничего не рассказывал? Может, сам писал что-то?

– Да, вроде нет, – пожала плечами сестра. – Он не очень общительный.

– Ну, ясно, спасибо.

– Хотя подождите, – сестра поднесла палец к своим губам, что-то вспоминая. – За несколько дней до попытки самоубийства он попросил достать тетрадь и карандаш. Я спросила у лечащего доктора. – Моляка отрицательно помахал головой, показывая подполковнику, что это был не он. – Тот разрешил.

– Ну, и?

– Мы принесли тетрадь больному. Через неделю я нашла ее в мусорном ведре смятой.

– Что было в тетради? – уже с нетерпением подгонял сестру Шакулин к дальнейшему повествованию.

– Какие-то записи, – испугавшись неожиданного интереса подполковника, пролепетала медсестра. – Я ничего не поняла. Мне говорили, что он был раньше директором музея. В тетради он писал о каких-то животных. Но я в этом не разбираюсь.

– Тетрадь у вас? – перебил ее подполковник.

– Мне кажется, да, – чуть ли не вжавшись в халат, ответила Лилия. – А что, я что-то неправильно сделала?

– Мне нужна она. Сейчас же.

– Но у меня смена…

Шакулин посмотрел на Моляку.

– Лилия, езжайте с подполковником домой, на сегодня ваша смена закончена, – отпустил ее главврач учреждения. – Помогите, чем сможете.

– Спасибо, Алексей Алексеич, – поблагодарил доктора Шакулин. – Лилия, у центрального въезда стоят серые «Жигули» шестерка. Я жду вас в них.

– Хорошо, мне надо пятнадцать минут, – пролепетала своим голоском сестра и быстрым шагом поспешила по коридору в сторону служебной комнаты.

Глава семнадцатая. Тени

Колямбо уже не осознавал время. Он почти перестал находиться в сознании. Волшебные маслянистые напитки, которыми его усердно почивали отшельники, либо уносили в прекрасные дали, где на него сыпались божественные звуки неведомых животных, вокруг кружили прохладные морские ветры, приятно ласкали своим матовым светом незабываемые яркие звезды, либо превращали его сон в ужасный кошмар, становившийся все более и более явным, – он обонял вонючий запах, исходивший от уродливой вытянутой пасти с тремя рядами острых зубов, его тошнило от розового мира, его тошнило от той кровищи, в которой тонул розовый мир, где текли кровавые реки и были слышны чьи-то отчаянные крики и возгласы, заглушаемые розовой ватой, как будто натыканной в его уши в огромных количествах.

Он не мог не пить зелье из сосудов. Любое промедление и нежелание брать эту жидкость хотя бы на полчаса, приводило к жгучей боли в горле. Когда Колямбо приходил в себя от очередного сна, в его каменной келье уже наготове стоял новый сосуд. Больше ни один из черных монахов не появлялся в этом странном подземном узилище. Колямбо несколько раз начинал долбить в массивную дверь, требуя выпустить его или дать нормальной воды, но все было тщетно. Никто не откликался. А жажда подползала, как неуловимая скользкая змея и принималась душить. Он даже один раз попытался в течение двух часов держаться подальше от маслянистой дряни, испытывая неимоверные муки от желания пить. Но это было сверх его сил. И Колямбо снова с жадностью прикладывался к пахучему киселю, разжигавшему неизвестные инстинкты и погружавшему в долгий сон, то ли прекрасный, то ли наоборот. Как правило, они шли поочередно.

Колямбо просто лежал, сознание после уже привычного розового кошмара медленно возвращалось в реальность. Его глаза еще не открылись, но уши уже различали звуки.