Таганка: Личное дело одного театра

Интересен в этом смысле рассказ Георгия Гречко о том, как во время космического полета они брали на борт кассеты с записями песен Высоцкого и слушали их в самые трудные дни полета. И его песни придавали им новые силы и уверенность. ‹…›

Все видевшие спектакль выражают недоумение в том, почему он не может быть показан широкому зрителю. В нем нет абсолютно ничего, что могло бы препятствовать показу в нашей стране.

На обсуждении отмечалось, что запрещение спектакля… — это сознательная попытка закрыть глаза на целое явление в нашей культуре. Ведь нет никакой конкретной критики спектакля, не с кем спорить о его возможных недостатках, так как их никто не называет, даже не видно, с кем надо спорить. Ведь Главное управление культуры под руководством В. С. Анурова так и не прислало комиссию для просмотра спектакля. ‹…› Не предъявлено режиссеру и актерам никаких конкретных замечаний; им просто не разрешают играть спектакль, а, запретив, делают вид, что и сам вопрос о Высоцком снят.

Высоцкого, Любимова, актеров обвиняют чуть ли не в антисоветизме. Да умно ли вообще говорить такое об актере, который мог совершенно свободно столько раз выезжать за границу, и никто даже думать не мог, что он там останется. Впрочем, он и сам писал:

Как поверили этому бреду.

Не волнуйтесь, я не уехал,

Не надейтесь, я не уеду!

^[1111]

Умно ли обвинять в антисоветизме человека, столь любимого и почитаемого большинством советского народа, человека, все творчество которого — боль и радость, горе и праздник, смех и слезы этого самого народа.

Умно ли обвинять в антисоветизме Ю. П. Любимова — режиссера, имеющего ослепительную славу в целом мире — мы порой и не представляем, насколько она велика, — обреченного, как говорится, на успех в любом крупнейшем театре мира и ни разу не изменившего своему родному русскому искусству?

Умно ли обвинять в антисоветизме Н. Губенко — одного из выдающихся актеров театра и кинорежиссера, который с 6 лет рос без родителей и для которого наша отчизна в буквальном смысле заменила и отца и мать?

Тут, видимо, следует сказать, чем этот спектакль является для самого театра. Все видевшие его признают, что это не просто очередной большой успех, это — нечто новое, это есть этап, возрождение самого духа, на котором создавался Театр на Таганке. Это — событие и поступок для театра. ‹…›

Критики единодушно отмечали, что это высшее достижение театра за всю его историю. Николай Губенко говорил о том, что для самих актеров этот спектакль является как бы очищением от той усталости,… бытовой подавленности, которые характерны для каждого из нас, очищением от той грязи и гадости, которые встречаются в нашей жизни.

Но этот спектакль для них еще и дань памяти коллеге, другу. Они на сцене как бы продолжают его жизнь. У всех смотревших спектакль возникало сходное чувство, что Высоцкий где-то здесь, в зале, что он играет в этом спектакле, более того, он им руководит,… а вот сейчас он и сам выйдет на сцену, заговорит…

Алла Демидова сказала, что она просто пока не понимает, как они могут не играть этот спектакль. «Пусть его не будет в репертуарном плане. Давайте его играть для себя и своих друзей, бесплатно, в наши выходные дни», — предложила она. Но дело в том, что спектакль запрещено показывать в принципе, как бы то ни было, его запрещают даже готовить, наказывают за это директора театра и главного режиссера.

Понятна боль и горечь, с которой говорил Ю. П. Любимов о том, что не представляет себе, как он может без этого спектакля прийти снова в зал и начать репетиции, пусть даже давно мечтаемого и любимого Шекспира, что он считает невозможным работать в искусстве, согласуясь не со своими художническими принципами, а с мнением чиновников от искусства. Актеры труппы единодушно выразили готовность разделить судьбу своего режиссера.