Тайфуны с ласковыми именами

– Весь вечер только тем и занимаюсь. И дико нервничаю. Мне все казалось, на вас снова напали… и, может быть, я вас больше не увижу.

Пять или шесть недокуренных сигарет, лежащих в пепельнице, подтверждают ее слова. Обычно она выкуривает такое количество за день.

– Зря вы беспокоитесь, милая. Каждый вечер покушения не совершают. Даже в нашем мирном Берне.

– Вы, Пьер, единственный человек, в ком я могу найти опору! Эта жалкая Виолета оказалась неблагодарной…

Я предупреждающе вскидываю руку, предлагая ей сменить пластинку, и без всякой связи спрашиваю:

– А как там ваши друзья импрессионисты? По-прежнему схватывают мгновения, или как это у них называется? Неуловимое и вечно переменчивое…

– В последнее время перемен хватает и тут, вокруг нас, – отвечает Розмари. – Жаль только, что все они не слишком приятны.

– Мы сами виноваты: не умеем радоваться жизни, – глубокомысленно замечаю я. – А что, если нам на днях прогуляться в Женеву?

Она смотрит на меня удивленно, пытаясь расшифровать мой настойчивый взгляд, и отвечает:

– Почему бы нет? Хоть с папашей повидаюсь. С «папашей Грабером», уточняю я мысленно и ухожу на кухню. Однако Розмари следует за мной, и, чувствуя, что ей не терпится сказать мне о чем-то, я, миновав кухню, выхожу через заднюю дверь в сад, заговорщически кивнув Розмари.

– Что-то вы сегодня так странно себя ведете? – спрашивает Розмари, понизив голос. – И что означает эта ваша мимика? Неужели думаете, нас подслушивают?

– Уверен.

– И с каких пор?

– Вероятно, со дня смерти Пенефа. Положение заметно ухудшилось.

– А чем вызвана ваша поездка в Женеву?

– Не могу сказать, пока не выяснится одно важное обстоятельство.

– Опять я должна сходить с ума…

– Зачем? Давайте лучше полакомимся яичницей с ветчиной.

Отъезд происходит только в среду, рано утром, потому что лишь во вторник вечером я нахожу в тайнике «вольво» лаконичное указание Борислава, и мне приходится битых два часа кружить по городу, пока я получаю наконец возможность оторваться от очередного прилипалы. Бэнтон сдержал слово: никто меня не трогает, но зато слежка не прекращается. Мне удается увернуться из-под наблюдения всего на несколько минут, потом снова, вполне сознательно, я суюсь в поле зрения моего «опекуна», чтобы не вызывать лишних подозрений.

Согласно народному поверью, среда тоже плохой день – по тем соображениям, что находится как раз посередине недели. Но если обращать внимание на поверья, то понедельник еще хуже, не говоря уже о вторнике, дурная слава которого не нуждается в комментариях, а равным образом и о четверге, в особенности же о зловещей пятнице, так что невольно отдаешь предпочтение субботе и воскресенью, но это выходные дни.

Примирившись с нерадостным прогнозом, связанным со средой, я предлагаю Розмари отправиться на ее машине. Конечно, ее красный «фольксваген» очень бросается в глаза, однако, может быть, именно это заставит преследователей поверить в мои добрые намерения. Надеяться на то, что тебе удастся раствориться в транспортном потоке в такой багровой машине – все равно что пытаться спрятать верблюда в стае гусей.

– Ваш «вольво» нуждается в ремонте? – спрашивает моя приятельница, пока я протираю переднее стекло «фольксвагена».

– Вовсе нет. Я даже боюсь, что в мое отсутствие его снабдили какой-нибудь лишней деталью.

– А где гарантия, что и мою букашку не удостоили того же внимания?

– Гарантии нет. Но кажется, в последнее время кое-кто перестал обращать на вас внимание, милая. Боюсь, и на Флору тоже.

– В том числе и вы? – восклицает она с притворным удивлением.

– Вы прекрасно знаете: мой интерес напрочь привязан к одному-единственному объекту. Я не импрессионист.

Утро выдалось солнечное и обещает теплый день, что очень хорошо, а может, и не так уж хорошо – все будет зависеть от температуры, Я предоставляю Розмари вести «фольксваген», в конце концов, это ее машина, а не моя, но все же предупреждаю ее, чтобы без нужды не превышала скорость и вообще не создавала впечатления, будто мы стараемся убежать от чего-то.

Это «что-то» – его я достаточно отчетливо вижу в зеркале над ветровым стеклом – всего лишь черный «ситроен», элегантный, как лаковый башмачок, с показным безразличием движущийся за нами на некотором расстоянии.

– Это вас раздражает?.. – тихо спрашивает Розмари, тоже заметившая черную машину.

– Первое время. Пока привыкаешь. А потом входит в привычку, и испытываешь обиду, если позади никого нет: словно тобой пренебрегли.

– Создается впечатление, что вы давно к этому привыкли.

– Не могу припомнить, с какого именно числа.

– Я вообще ничего не знаю о вашем прошлом, Пьер. В тот вечер, когда я вас так ждала, мне вдруг пришло в голову, что если вы не вернетесь, то так и уйдете из моей жизни, не успев ничего о себе рассказать. Действительно странно: живешь с человеком долгие месяцы под одной крышей, спишь в одной постели и решительно ничего не знаешь о нем, о его прошлом, о детстве…

– Что вам рассказывать о моем детстве, когда его у меня не было, – отвечаю я небрежно. – Я подкидыш, выросший в приюте. Не то что вы – из зажиточной семьи.