Таймыр, Нью-Йорк, Африка... (Рассказы о странах, людях и путешествиях)

Горячо и торопливо лейтенант стал говорить Салеху, что недавно правительство приняло важный закон: у помещиков отрежут за справедливую плату часть земли и…

Салех — весь внимание. Впился в рассказчика глазами.

— Так вот, — продолжает лейтенант, — эти излишки помещичьей земли разделят между безземельными, правда не бесплатно, а за деньги, которые придется выплачивать двадцать лет. Если пожелает аллах, то и у Салеха будет своя земля.

И тут Салех, сорвав с головы повязку, закричал почти исступленно:

— Земля! Земля!

Закон о земельной реформе, который лейтенант Бадри пересказал феллаху, был, вероятно, первым за несколько тысячелетий законом, защищавшим тех, кто трудится на библейских равнинах.

Жизнь не баловала этих людей.

В последнюю ночь «черного режима» 4 миллиона феллахов забылись в тяжелом сне на земляном полу своих хижин.

3 миллиона из них легли спать с пустыми желудками — много лет они ели впроголодь.

3960 тысяч феллахов не смогли наутро прочесть в газетах, о революции: из 100 крестьян 99 не знали грамоты.

200 тысяч обитателей степей и пустынь встретили утро революции в шатрах и палатках: их удел — вечные перекочевки с места на место.

Чтобы вырастить урожай, иракский крестьянин вместе с женой, вместе с детьми, едва научившимися ходить, вместе со стариками родителями, согнутыми болезнями, должен весь год копаться в земле. Он не знает, что такое машина. У него соха, увидя которую в музее раскопок Вавилона неискушенный человек легко поверит, что это современница Навуходоносора, а не орудие труда второй половины XX века.

В стране, где летом жарче, чем в накаленной духовке, где не годятся наши термометры, потому что ртутный столбик упрямо ползет выше последней черточки, за 50 градусов, крестьянин не всегда мог позволить себе такую «роскошь», как глоток чистой воды.

Иракский крестьянин жил хуже, чем его собратья в большинстве стран земного шара. Но, может быть, земля Ирака и не способна прокормить его?

Когда, покинув родной Галикарнас, «отец истории» Геродот две тысячи лет назад отправился путешествовать, он увидел в Междуречье такое плодородие и изобилие, что сгоряча написал о колосьях пшеницы и ячменя толщиной в четыре пальца и о просе, вырастающем с дерево.

Несколько сот лет спустя Страбон уверял, что в Месопотамии ячмень родится сам-триста и выращивают его больше, чем в любой другой стране.

Перебросим на счетах истории еще несколько столетий. Средневековая арабская держава Междуречья была богатейшей страной. Ее земли, орошаемые величайшими для своего времени каналами, кормили, по предположению иракских ученых, от тридцати до сорока миллионов человек.

Потом — нашествия завоевателей, дикое своеволие и алчность, необузданная жажда мести тем, кто посмел сопротивляться, разрушения и грабежи. А после веков турецкого за-силия — английский генерал Мод, весной 1917 года под звуки гимна «Правь, Британия!» въехавший в Багдад во главе своих войск.

В одичавшей сухой степи Междуречья не осталось и следа средневековых каналов, но сохранились средневековые отношения, превращавшие земледельца в раба.

Об иракской земле говорят: пощекочи ее плугом, и она рассмеется урожаем. Но крестьянин не имел ни земли, ни плуга. У него отнимали почти все, что он выращивал на чужой земле. И в наш век 4 миллиона феллахов не могли прокормиться там, где в средние века кормилось 40 миллионов.

Зато иракские феодалы XX века жили куда лучше своих средневековых предшественников.

Среди иракских помещиков мало ветхозаветных коробочек и сладкоречивых маниловых. Это скорее прижимистые собакевичи на лимузинах. Впрочем, не меньше и прожигателей жизни, заглядывающих в свое поместье, как на экскурсию: зимой — Багдад, летом — курорты Средиземного моря. Наконец, есть феодалы, по обычаю предков превратившие свои владения в маленькие вотчины со сворой вооруженных телохранителей, с тюрьмами под помещичьим домом.

Понятно, все эти господа были очень встревожены законом о земельной реформе. Зато сколько надежд породил он у феллахов!

…Деревушка Худейфе — это скорее «эзба», или хутор. Желтый глиняный забор, высокий, прочный, огораживает его со всех четырех сторон, словно крепость. Недостает только башен по углам. Но за этими стенами одна мирная семья: десять братьев с чадами и домочадцами.

Внутри несколько глиняных хижин с плоскими крышами. В каждой по одному небольшому оконцу. Из ближайшей хижины вытащили цветастый матрац, и мы уселись на него в короткую тень стены.

Меня удивило, что мать хозяина, старая женщина с синими полосками татуировки на подбородке, сама подошла к незнакомым людям, поздоровалась, спросила, откуда мы. В деревнях соседних арабских стран женщины почти никогда не выходят к гостям-мужчинам.

— Двух сыновей вырастила я для армии, они прогнали короля, — гордо сказала старушка.