Тайна

Мы еще не отправились в рейс, как началась какая-то чертовщина, стало сбываться дурацкое пророчество, что кот будет проверять мою работу. Кузя то и дело лез мне под ноги, уставившись на меня загадочными желтыми глазами. Он даже отказался на этот раз от обычного трехсуточного сна, решив, вероятно, что мистифицировать новичка — дело более занятное. У меня с непривычки под жутковатым взглядом кота все валилось из рук.

Перед отплытием «Аскольда» я задраивал вместе с матросами трюмы. На поперечные железные бимсы мы плотно укладывали лючины — широкие толстые доски. Затем разворачивали огромный кусок брезента, набрасывали его на образовавшийся настил, туго натягивали, закладывали края за скобы и крепко заклинивали. Я старался изо всех сил. Вдруг на брезент, натянутый словно кожа барабана, плюхнулось возле меня что-то темное, лохматое. Это был Кузя собственной персоной. Он сел и, прижав уши, стал уминать передними лапами брезент, изредка цепляя его когтями.

— Э-э, — закричал Гоша Солодухин, — что-то Кузя недоволен твоей работой, парень. Ну-ка поглядим!

Матросы осмотрели мой участок и обнаружили, что я недостаточно прочно вбил клинья. Аскольдовны стали хором благодарить Кузьму за квалифицированную инспекцию. Я был посрамлен.

Вечером мне поручили пробить склянки. Это не так просто, как кажется на первый взгляд. Нужно сделать сильный и быстрый сдвоенный удар так, чтобы он прозвучал слитно, звонко, четко. В этот момент на всех судах Золотого Рога одновременно звучат склянки. Мелодичный перезвон их начинается у первых причалов: он пробегает по судам, огибает залив, хрустальным эхом откликается у Чуркина мыса и замирает где-то в синеющей дали моря и неба. Словно кто-то перебирает пальцем струны гигантской арфы.

Тут уж нельзя ударить лицом в грязь, и в общем оркестре надо возвестить не только время, но и показать верную морскую руку. Я был убежден, что мне удалось показать. Отбив склянки, я удовлетворенно оглянулся. И самодовольная улыбка сползла с моей физиономии: я увидел страдальческую гримасу на морде Кузи. Мой музыкальный опыт пришелся ему явно не по вкусу. Тут же, как на грех, случились Сурмич с Гошей. Они тоже сокрушенно покачали головой. Плохи, мол, твои дела, парень.

Но вот наконец на рассвете мы покинули Владивосток. Молча смотрел я на тихо свернувшийся вокруг залива город. Он медленно удалялся. Легкий ветерок гнал по бухте длинные извилистые волны и делал ее похожей на гигантскую стиральную доску. Потом сопки замкнули вход в бухту. Между нами и землей запенилась бесприютная поверхность моря. Налетел холодный ветер и зашевелил на мне брезентовую робу, призывая заниматься своими обязанностями.

Уборка деревянной палубы — дело непростое. Сначала надо упругим и жестким голиком долго шаркать вдоль узких линеек палубного настила. Следует крепко, очень крепко прижимать голик, до нытья в плечах. Потом продрать песочком и каустиком потемневшие планки. А затем пройтись пару раз сочной, набухшей от воды шваброй. При нажиме она, чмякнув, истекает водой и, мягко скользя по глади палубы, захватывает потеки грязи и песка. Но это еще не все. В дело вступает боцман со шлангом. Упругая, сверкающая на солнце струя воды с силой бьет в палубу, переламывается под прямым углом и растекается кружевным пенистым веером. Эта струя, расшвыривая брызги, вышибает из щелочек последние песчинки.

Сначала мне доверялось лишь помогать боцману скатывать палубу. Топая огромными сапогами, я волочил за Сурмичом тугую гудящую змею. Но потом мне разрешили и самому орудовать шлангом. Я с удовольствием мыл палубу, насухо протирал, и тогда взору представала чистейшая матово-желтая поверхность, легкий прозрачный парок поднимался от нее.

Кузя побродил по выдраенной мною палубе, придирчиво понюхал в нескольких местах и мрачно удалился. Вот после этого он и сменил гнев на милость. Он позволил себе наконец отоспаться. Взял отгул. Такое легкомыслие чуть не стоило ему жизни.

Я скатывал из шланга спардек. А там на приоткрытых световых люках машинного отделения устроился Кузя. Его дымчатая шкура сливалась с шаровой окраской люка. И я не заметил кота. Вернее, увидел, но поздно. Мощная струя воды хлестнула по коту и швырнула в открытый люк. Раздался дикий вопль. Только лохматый хвост мелькнул…

У меня сердце остановилось. Я убил Кузю!

Я подскочил к люку и с боязнью заглянул вниз, в машинное отделение. Оттуда, из темной глубины, поднимался горячий масляный воздух. Не закончив уборки, я убежал в подшкиперскую. Переживать.

Но все обошлось. Машинисты отнесли Кузю к докторше, а потом он сам себя вылизывал до вечера. И во время ужина кот, как обычно, притащился в столовую. К нему подозрительно принюхивались. От Кузи почему-то пахло духами «Красная Москва». Я с беспокойством ожидал, что начнется расследование. Но только машинист Рахаев, обведя всех сердитыми черными глазами, вдруг спросил:

— Интересно, какая скотина сегодня Кузю в машину сбросила?