Тайна

– Тебе нужен нож? Лом? У меня есть бейсбольная…

– Нет, Сальвадор. – Я назвал его по имени, потому что вся та история произошла с ним давным-давно. – Я вам доверяю, и вы знаете, зачем я пришел.

Все в его крошечной квартирке было каким-то блеклым. Пол косой, окон всего два, да и те чуть выше тротуара, и видны в них только ноги прохожих. В квартире, однако, приятно пахло лавандой, как в магазинах, где продают всякие снадобья. Короткий коридор соединял кухню с гостиной, у одной стены были свалены книги и сломанные телевизоры – без вилок, без переключателей. Телевизоры, поставленные один на другой, не были пыльными, как будто Вехиганте каждый день протирал их с «Виндексом». Еще здесь стоял сломанный диван, а на стенах висели пуэрто-риканские пейзажи. Но по занавескам с котятами, цветами и святыми я понял, что это место – дом его матери.

– Может, хочешь бобов? – Вехиганте поставил тарелку, сделал два шага и оказался на кухне, где и продемонстрировал мне запас армейских консервов.

– Нет, спасибо.

– У меня и сыр есть, есть порошковое молоко, можно добавить воды… Cделать тебе тарелку хлопьев? У меня есть… Есть… Ветчина! Хочешь сэндвич?

– Спасибо, ничего не нужно.

Вехиганте много лет провел в тюрьме и, наверное, голодал там. Может, поэтому он считает, что и другие вечно голодны.

Должно быть, по сравнению с камерой эта крошечная квартирка казалась ему громадной, как зев кита. Но жить в ней было не в пример лучше, чем там, где твои единственные товарищи – крысы, тараканы и клопы и где свет выключают в одно и то же время. Почти все место у стены занимало старое деревянное пианино; клавиши слоновой кости пожелтели, как старческие зубы.

– Вы на нем играете? – Я показал на пианино.

– Иногда. Музыка – это у нас наследственное, – с довольным видом сказал Вехиганте и поставил консервы на стол. – Хочешь послушать что-нибудь, papo? Я могу сыграть тебе. Оно не настроено, фа и ми западают, черные клавиши молчат, но в остальном оно вполне звучит. Хочешь, я сыграю тебе что-нибудь?

– Вы знаете, зачем я пришел, – сказал я, хотя мне хотелось послушать, как он играет.

– Ты насчет денег, да?

– Да. Как вы могли обещать им, что я добуду денег, я же еще школу не кончил? А матери Таины что пришлось сказать? Что я должен заплатить, чтобы увидеть ее дочь?

Украшением этой полуподвальной квартиры служил яркий красно-бело-желтый костюм vejigante. Он висел на двери чулана и был с нами, словно третий человек. Я припомнил, что видел именно такой костюм в прошлом году, на параде в честь Дня Пуэрто-Рико, потому что к нему был приколот все тот же значок с лозунгом ¡Puerto Rico Libre![59].

– Я не солгал тебе, papo. – Сальвадор сел на запселый диван, колени почти доставали ему до груди.

– Нет, вы солгали. Я это знаю, потому что сам все время вру родителям. – Я остался стоять, рассматривая костюм vejigante. Плащ и капюшон из пестрой ткани, большая маска с торчащими во все стороны рогами из папье-маше. Я мог бы поклясться, что костюм шевелится.

– Mira[60], papo, я знаю этих женщин, потому что Инельда мне сводная сестра.

– А Таина…

– Да, моя племянница. Так-то, papo.

– Какая она? – взволнованно спросил я.

– Она подросток. Совсем как ты.

– Это да, но что она любит? Из еды, например?

– То же, что и ты.

– Я пиццу люблю, – пожал я плечами.

– Значит, Таина тоже любит пиццу.

– Окей.

– Послушай, papo, все, что нужно моей сестре, – это сотня-другая долларов, чтобы покрыть то, за что нельзя расплатиться социальными чеками. Понимаешь, о чем я? – Сальвадор выглядел смущенным, он словно просил у меня прощения или не считал себя достойным внимания других людей. – У Инельды болит спина, ей нужна хорошая кровать. И телевизор, потому что Инельде нравится смотреть novelas. Но больше всего моя сестра хочет, чтобы к ней в дом пришла знаменитая espiritista из Пуэрто-Рико, а заплатить espiritista чеками не получится.

– Пета Понсе?

– Она самая. Пета Понсе – знаменитость, кучу денег стоит. Она истинная ценность.

– В каком смысле?

– Пета Понсе владеет даром смешивать время. – Он перекрестился. – Духи рассказывают ей все, они ссудили ей силу сворачивать и менять чувства. Изгибать грусть в счастье, завивать стыд в любовь.

– Как-то странно звучит.

– Нет, papo, все серьезно. Инельда знает ее, и твоя… ты точно ничего не хочешь? – Старик сделал два шага и заглянул в старенький холодильник, словно испытывал гордость и счастье от того, что у него есть еда. Потом он закрыл дверцу.

– Откуда донья Флорес знает эту espiritista?

Старик снова сел и глубоко вдохнул, словно ему необходимо было глубоко вдохнуть.

– Пета Понсе помогала моей сестре после беременности… и твоей… – Он облизал губы и передумал говорить дальше. Он постоянно обрывал себя на полуслове. Поэтому я снова спросил:

– «Моей» – что? Что «моей», Саль?

Однако в гостиной повисло молчание.

Я ждал.

И рассматривал его костюм vejigante – единственное, что связывало его со светом дня.