Тайна

– В следующий раз принеси кока-колу. Как есть пиццу, если ее нечем запить? – И Таина довольно громко велела сходить на кухню, принести ей что-нибудь. Хотя когда я заходил в квартиру, она сама сказала двигаться потише. – И не апельсиновый сок! – крикнула она мне в спину. Донья Флорес спала мертвым сном.

В почти пустом холодильнике из питья не нашлось ничего, кроме апельсинового сока и молока.

Я принес Таине стакан молока, и она скривилась.

– Ты отсталый, что ли?

– У вас больше ничего нет, а ты сказала, что апельсиновый сок не хочешь.

– Ну так воды принеси. Господи! Воду-то сумеешь найти? А?

И я принес ей воды.

– Не прошло и года. – Таина отпила из стакана.

Хотелось есть, но я ни к чему не притрагивался, оставив всю пиццу Таине. Я с наслаждением наблюдал, как она ест. Мне нравилось, как блестят от жира ее губы, как двигается кожа на висках, когда Таина жует. Понятно, почему в нее влюблялись все парни поголовно.

Когда маме надо было сказать мне что-нибудь, о чем ей говорить не хотелось, она просто говорила. Выкладывала все, не задумываясь, словно прыгала в холодную воду. Без обиняков.

– Марио. – Я бы, наверное, не стал орать, если бы оставался спокоен, не бесился и сумел взять себя в руки.

– Кто – Марио? Что – Марио? – Таина пожала плечами.

– Марио, из школы. Ты наверняка его знаешь.

– Да кого?

– Марио, итальянца. Такой здоровенный, мускулы во всех местах, кроме мозгов.

– А, этот.

– Да. Этот.

– Он был хороший.

– Что?

– Один из тех немногих, кто не говорил мне гадостей. И оставлял мне канноли на парте. Я серьезно.

Таина, наверное, увидела, как у меня раздулись ноздри, или услышала, как стучит, подобно барабану-конге, мое сердце. Она улыбнулась и подняла голову, будто знала, к чему все сводится. И почему я так бешусь.

– Ya sé qué bicho te picó[117]. – Она покачала головой. – Все вы, мужчины, одинаковы.

– Я пошел.

– Ну и зря, – громко сказала Таина. – Потому что ничего не было.

Я остался, но смотреть на Таину не мог и повернулся к ней спиной. Передо мной оказалась широко открытая дверь спальни. Донья Флорес лежала неподвижно. Если бы она не храпела и не бормотала во сне, то могла бы сойти за мертвую. Тело покоилось на спине. Руки сложены на груди. На донье Флорес было очень милое голубое платье, словно она только что вернулась с вечеринки или лежит на смертном одре.

Таина развернула меня к себе, и мы с ней оказались лицом к лицу. Таина увидела, как я несчастен, и в кои-то веки разнервничалась больше, чем я. Она потеребила прядь волос, убрала ее за прелестное левое ухо. Облизала губы и мягко усадила меня на диван. А потом так же мягко усадила рядом со мной свое беременное тело.

– Ты знаешь, что из-за твоей матери моя осталась ни с чем?

– Ну. Знаю.

– Именно тогда, когда маме так нужна была дружеская поддержка.

– Знаю.

– Я не называю твою мать стервой только потому, что знаю тебя. И вот… Лучшая подружка смылась, кругом дерьмо – тут моя мама и встретила того парня. Моего никчемного папашу, из тех латиносов, которые ненавидят остальных латиносов. – Голос Таины звучал мягко, но цветные пятна никуда не делись.

– Я знаю. Твой дядя Саль мне рассказывал. К Марио это все какое отношение имеет?

Таина помолчала. В сердитых глазах был приказ: не перебивай.

– Ты дай мне договорить… и я все расскажу. Господи… Когда Мами забеременела мной, она только и слышала от моего папаши, как латиносы ненавидят друг друга. Всех латиносов поголовно он винил в том, что вырос в Южном Бронксе, что его отец работал на сраной фабрике, что его мать получает сраное пособие, что жить ему приходится в этом сраном доме, – во всей своей сраной жизни он винил латиносов. Особенно пуэрториканцев. Он был пуэрториканец, и их-то он ненавидел больше всего. Говорил, что мы приехали в эту страну раньше прочих латиносов и никакой срани не творили. Что мексиканцы захапали Калифорнию, кубинцы наложили лапу на Майами, что даже сраные спекулянты-корейцы захватили все овощные лотки на рынке, а пуэрториканцы ни хрена не смогли сделать. Он тогда работал в банке в центре города, Мами мне рассказывала, как они познакомились. Она пришла в банк получать наличные по своему зарплатному чеку. Папа был хорошим кассиром: судя по тому, что Мами мне рассказывала, он ловко управлялся с цифрами. Ненавижу цифры, слава богу, что я от него ни черта не унаследовала. Но в этом самом банке папаше нравилось работать с белыми. А еще Мами говорила, он занимался на вечерних курсах, хотел получить повышение, но в один прекрасный день, когда его уже вот-вот должны были повысить, его обошли и должность досталась какому-то черному парню. – Таина помолчала, глядя на меня, исходящего злобой. – Как же трудно тебе что-то рассказывать. Смотришь, как будто я твоего пса придушила…

– Марио тут каким боком? – Я изо всех сил старался не сопеть.

– Клянусь богом, если ты опять скажешь его имя до того, как я договорю, я тебе в морду залеплю…

– Ладно, договаривай.