Тайна

SIEMPRE QUE SE HACE UNA HISTORIA SE HABLA DE UN VIEJO DE UN NINO O DE SI'[165].

Сильвио Родригес

Кода

В тот вечер я не мог уснуть. Родители спали как убитые, но я, повинуясь какому-то импульсу, вылез из кровати и посмотрел в окно. Выглянув с десятого этажа, я увидел демона. Дьявол стоял возле почтового ящика. Дьявол с нетерпением ждал меня. Тем вечером дьявол ждал, когда я вылезу из кровати и спущусь к нему. Сальвадор надел весь свой пестрый костюм: рогатую маску, комбинезон, плащ. Увидев Вехиганте, я обрадовался.

Я тихонько прокрался вон из квартиры, спустился на лифте и вышел к почтовому ящику.

– Где ты был? – спросил я.

– На могилах, – ответил Сальвадор из-за маски. Наверное, он стал думать по-другому и отправился просить прощения у тех, кого лишил жизни, хоть и не мог ни вернуть их, ни изменить прошлого.

– Сегодня День Великих Трудов, papo, – объявил он и снял маску.

– День труда в мае.

– Нет, я не о том. Сегодня День Трудов Таины.

Сердце у меня бешено заколотилось.

– Где, в какой больнице? Где? – Я готов был последовать за Вехиганте куда угодно. – Саль, в какой она больнице?

Даже если родители меня потом убьют, я пропущу школу и буду оставаться рядом с Таиной, пока не родится Усмаиль.

– С ней Пета Понсе. Пета Понсе говорит, врачи обращаются с беременными так, будто беременность – это болезнь, а не самое естественное дело в мире.

– Она что, рожает дома? – Я готов был перебежать через дорогу, к квартире Таины, где ожидал увидеть рядом с ней Пету Понсе. Сальвадор увидел, как я разволновался.

– Спокойней, papo, спокойней. Идем со мной.

Касита – гостевой домик – оказался облезлым строением на пустыре на углу 111-й улицы и Мэдисон-авеню. Когда-то здесь помещался обувной магазин «Бастер Браун». С сороковых по девяностые годы здесь покупали обувь в рассрочку многие вновь прибывшие пуэрториканцы и другие эмигранты. Рядом с обувным некогда располагался магазин магических снадобий. Здесь же стоял семейный ресторан, на вывеске которого по-испански значилось: «ЕСЛИ ЖЕНА НЕ УМЕЕТ ГОТОВИТЬ, РАЗВОДИТЬСЯ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО. ПОЕСТЬ МОЖНО И ЗДЕСЬ». Теперь от времен, когда эмигранты ехали в Америку, мечтая, чтобы их сыновей нанимали люди, на которых сейчас работают они, отцы, а матери мечтали, что их дочери будут спать в особняках, которые они, матери, сейчас убирают, осталась одна лишь касита. Пустырь очистили от мусора, обнесли забором, и на нем утвердилась эта хибарка, выкрашенная яркой краской. Хибарка гордо несла свои четыре окна и хвасталась верандой перед входной дверью. На двери висела табличка: «UN PEDACITO DE PUERTO RICO»[166]. У деревянной, с жестяной крышей каситы окна не вписывались в рамы, но дело свое делали: открывались и закрывались, впуская воздух и солнечный свет. Возле строения был разбит опрятный садик, в котором виднелись всходы овощей и трав. Бегали петухи и цыплята, собаки и кошки жевали базилик и мяту. За оградой на тротуаре стоял сломанный уличный фонарь; за долгие годы ржавчина проела в нем дыру, и теперь в ней спал, свернувшись, енот.

Старик, построивший каситу, носил белую-белую рубаху-гуяберу и шляпу jíbaro[167]. Он был беден и в жизни никому не причинил зла. Его звали Сантос Мелангес, а Пету Понсе он знал с детства, еще когда был мальчишкой и жил на острове.

Касита, хоть и без водопровода, была чистой. Там имелись раздвижной диван, маленький буфет с посудой, в углу стояла ванна. Стены украшены плакатами с изображением разных пуэрто-риканских мест: Кабо-Рохо, Фахардо, Баямон, Маягуэс, Каролина, Лойса Альдеа, Понсе, Агуадилья, Сантурсе, Гуаяма, остров Вьекес, его младшая сестра – Кулебра и, конечно, столица – Сан-Хуан. Имелась еще грязная схема нью-йоркского метро, на которой кто-то нацарапал: «El barrio más grande de Puerto Rico, Nueva Yol»[168].

Таина была в домике и на ногах; она вдыхала и выдыхала. Пета Понсе велела ей ходить кругами по тесной касите.

– Нам надо в больницу, – сказал я Пете Понсе.

– No, – твердо ответила Пета Понсе, – aquí, aquí está perfecto[169].

– Отстой, сука, что ж за жесть такая. – Еле дыша, Таина сквернословила сквозь стиснутые зубы. Пета Понсе спросила, не хочет ли она выйти на улицу, на воздух. – Ну, – простонала Таина, как будто боль еще усилилась.

– А где донья Флорес? – спросил я. Пета Понсе сказала, что, когда все начиналось, Инельда спала и пусть спит, пока все не кончится.

Стояла прекрасная погода. Нью-Йорк притих, словно в ожидании чуда.

– Пета, – проговорила Таина, глубоко дыша. – Я бы лучше легла, на хрен.

Я помог Пете Понсе снова ввести Таину в каситу.

Мы с Сальвадором выдвинули диван, превратив его в кровать. В разложенном виде диван занял почти весь домик. Пета Понсе порылась по ящикам, отыскала чистое белье, подушку и постелила постель. Я помог ей уложить Таину. Таина таращила глаза, стоны становились все громче. Пета Понсе посмотрела на мужские часы, застегнутые у нее на запястье.