Тайна

Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год каждый заключенный совершал одни и те же монотонные, изматывающие действия, выполнял одинаковые операции. Ни для женщин, ни для беременных исключений не делалось. Зима была самым суровым временем года. К тому же руководство комбината не успевало выполнить план и потому работников не жалело – нормы выработки повышались и повышались. За их невыполнение не щадили никого: сами начальники в одночасье могли превратиться в обычных заключенных. Особенно тяжелы были ночные смены в конце месяца. Примерно в три часа ночи люди начинали засыпать за работой и получали жестокие увечья: отрубали пальцы, падали с высоты, обжигались… Жизнь в Норильске была бы испытанием даже в теплом, хорошо обустроенном доме, не говоря уже о ледяных бараках, которые закрывались только на ночь. На улице почти все время было ниже минус тридцати, а еще ветер, снег…

И для женщин, и для мужчин смена была одинаковой – двенадцать часов. От зоны до работы нужно было еще идти: дорога в один конец занимала час. Заключенных водили строем автоматчики с собаками, требовали, чтобы все шли в ногу, при малейшей заминке били палками и издевались.

Кормили плохо: баланда с соевой мукой, гнилая капуста, овсянка, суп из конины… На работу, если удавалось, брали с собой кусочек рыбы и хлеба. По утрам умывались ледяной водой без мыла. Раз в десять дней водили в баню, где можно было постирать вещи.

Одежда у зэков была какой-то немыслимой – кому как повезет, Ольге после трех месяцев здешнего житья выдали, наконец, бушлат и ватные брюки. На ноги – грубые ботинки. Она была и этому рада, ведь многие ходили в «бурках», сшитых из рукавов изношенных телогреек, а кто-то был обут в самодельные башмаки. Умерших зэков хоронили на северном склоне горы Шмидтиха, в вечной мерзлоте. А ведь, по слухам, Норильлаг был не самым худшим из лагерей, густо разбросанных по окраинам страны. И в этом не было никакого гуманизма. Просто нужен был мощный горно-металлургический комбинат, поэтому старались не губить зря дармовую рабочую силу…

Ольга была очень слаба, поэтому бригадирша жалела ее, назначала на работу что полегче. Но самое тяжелое в тюремной жизни – не работа, не голод и холод, а тоска. Получать посылки и писать письма разрешали всего один раз в год. Ольге никто не писал – а может, письма к ней не пропускали. Точно она не знала, а узнать не было никакой возможности – нет и все. Так и шли дни, неотличимо один от другого…

И все же она старалась превозмогать себя – за невыполнение плана проштрафившихся отправляли в БУР – барак усиленного режима, ледяную камеру, в которой заключенные находились под замком, – по сути, внутреннюю тюрьму лагеря. Проштрафившиеся спали там вповалку на голом полу и получали по нескольку кусочков хлеба в сутки – и все.

Оля вытерла руки о какую-то задубелую тряпку. Позади очередная длинная изматывающая смена, во время которой человек превращается в бездушную машину. Она вышла на улицу. Куда ни кинешь взгляд – уже набившая оскомину унылая картина: столовая, бараки, клуб, медпункт. Сбоку бетонный карцер. На его зарешеченном окошке лежат клочки тряпок. Для кого оставлен этот знак? Кто сейчас тратит там время своей жизни?

Между бараками конвоиры вели троих пожилых мужчин. Те шли медленно, церемонно здоровались со встречными, даже поклонились Ольге. Казалось, они совершенно равнодушны к тому, что у них за спиной солдаты с оружием на изготовку.

И вдруг две простые женщины, которых эти мужчины тоже только что поприветствовали, хотя было видно, что они не знакомы, подошли к одному из них, самому пожилому и изможденному. Он шел в распахнутом на груди пальто. Женщины захлопотали вокруг него. Они плотно надели на его голову шапку и застегнули пальто. Одна из женщин сняла с себя шарф и обмотала его вокруг шеи мужчины.

Конвойный грубо рявкнул на них, и женщины, боязливо оглядываясь, отскочили в сторону.

– Кто это? – изумленно прошептала Оля.

– А это наши профессора, – неожиданно раздался за ее спиной бас Щекочихи, которая незаметно подошла сзади. – Пошли в барак, чего ты тут мерзнешь?

– Они из Академии наук, – рассказала Щекочиха в бараке, – фамилий их я не знаю, но точно, что это какие-то светила. Всегда так ходят, неужели раньше не видела? Занимаются тут с инженерами и проектировщиками…

После этого случая Ольга стала присматриваться к людям. И вскоре среди тупых морд охранников, наглых рож уголовников ей все чаще стали попадаться человеческие лица. Тысячи людей – интеллигентных, умных, честных, смелых, талантливых – жили и выживали здесь, как могли. И при этом умудрялись оставаться людьми. Да еще и работали – строили, долбили ледяную землю, добывали медь и никель, помогая тем самым государству.

Они умели защитить свое достоинство, постоять за себя, умели жить жизнью духа. Участвовали в спектаклях, пели песни, сочиняли, рисовали, как могли, вели между собой беседы, помогая друг другу. Они надеялись, что трудные времена минут, а значит, им нужно было выстоять, сохранить в себе человека.