Тайна

Волынский никому не сказал, что ей стало лучше, – какой толк? Решат еще, чего доброго, что он сам свихнулся. А если поверят – то для Ольги может быть и хуже. Мало ли, еще захотят проделать над ней какой-нибудь очередной эксперимент…

«Да, праздновать преждевременно…» – думал он с тревогой.

Понять причину ее молчания Волынский не мог, как ни силился. Физиологически она могла говорить, но почему-то не хотела. Или ее психика все же не до конца оправилась от болезни и мотивация к общению еще слишком слаба? А может, она уже все может, но дико напугана и боится, что ее опять будут колоть страшными лекарствами – такими, которые вынимают из человека всю душу, выкручивают его наизнанку, сводят с ума… Какое-то запредельное торможение…

Начало марта было на удивление холодным, словно зима не собиралась сдавать свой пост. А этот день выдался пасмурным, сырым – небо заволокло серыми тучами.

Волынский с дочкой вернулись домой – они гуляли в парке.

– Будем обедать? – спросил он у жены, заглянув на кухню.

Люба, ссутулившись, стояла у окна и даже не повернулась, что-то тихо бормотало радио.

– Что случилось? – спросил он.

Она повернулась, бледная и испуганная. Такого растерянного выражения на ее лице он не видел никогда.

– Что? – одними губами спросил он.

– Сталин умер, – так же беззвучно ответила она.

Волынский ошарашенно смотрел на жену, потом прошептал:

– Как она и сказала.

Хотя он понял, о чем говорила Ольга, но до конца он ей не верил – слишком фантастическим и страшным казалось ее предсказание. Да и кто мог знать, что стало с ее непонятным, таинственным даром после пережитого: может ли она отличить фантазию или желаемое от тех настоящих видений, которые посещали ее раньше.

Но, похоже, она не утратила своего дара.

А вскоре он получил еще одно подтверждение этому. Из министерства пришел циркуляр, в котором пространно говорилось о реорганизации в системе здравоохранения, о неотложных мерах – и тому подобная начальственная риторика. Но главное Волынский понял: его клинику расформируют в самые ближайшие месяцы.

Он бросился в палату к Оле.

– Твое предсказание сбывается в каждом слове, – усмехнулся он. – Сталин умер, нас вот-вот закроют. Что дальше? Может, хоть сейчас скажешь?

Ольга посмотрела на него с легкой насмешкой и продолжала молчать.

А потом неожиданно пришел ответ из адресной службы, в которую он посылал запрос о Петре Смирнове. Служащие ждали ответа из других организаций, да и из-за войны много информации оказалось потеряно, но сейчас работа восстанавливается. Наконец они могут ответить, что Петр Смирнов проживает в настоящее время с дочерью в Хабаровском крае в селе Петровском по такому-то адресу…

– Я знаю, где живут Петя с твоей дочкой, – возбужденно сказал он Оле. – Может, все же поговоришь со мной? Хочешь, я напишу им? Они приедут и заберут тебя? Только одно твое слово…

Он немного лукавил, понимал, что просто так Ольгу даже сейчас никто не отпустит. Начальство не возьмет на себя такую смелость – авось еще пригодится Акимова очередному властителю.

Может, и она сама это чувствовала – женщина отвернулась к стене и не произнесла ни слова.

– Пойми, все меняется. Тебя увезут куда-нибудь, и я уже не смогу помогать тебе. Неужели ты хочешь повторения опытов? – с болью и отчаянием воскликнул он.

Но снова ни один мускул на ее лице не дрогнул, не отразилось ни одной эмоции. Ей было все равно.

Посрамленный и разочарованный профессор вышел из палаты.

Волынский не заходил к ней довольно долго, потом появился, растрепанный и какой-то возбужденный. Нервно озираясь, он подсел к Ольге и наклонился к ее уху.

– Я принял решение. Я хочу отпустить тебя. Да, это будет побегом. Пойми, тебя никогда не оставят в покое. Да и меня тоже… Я тайком отправлю тебя к родным. Теперь я знаю, где они живут, а историю твоей болезни просто-напросто уничтожу, – шептал он, хотя никого кроме них в палате не было, – пришло время отплатить тебе за добро. Можешь ничего не говорить. Я все сделаю сам.

Она удивленно взглянула на Волынского, ему даже показалось, что на ее губах заиграло некое подобие улыбки. Она все понимала, но упорно отказывалась говорить. Он смутно догадывался, что у нее были на это какие-то свои тайные причины. Нечто вроде зарока: не говорить, пока не исполнится цель ее жизни.

– Ну и договорились, – кивнул он.

Сделать все нужно было чисто – ни у кого не должно закрасться ни тени подозрения. Любе он решил тоже ничего не говорить. Зачем ей эти проблемы – будет переживать, волноваться. Не дай бог, сболтнет кому-нибудь. Она ведь очень волнуется за него…