Тайна аптекаря и его кота

— Да, — заметил господин, будто словив мою мысль. — Двадцать три года назад, великое гумолахайское трясение земли. По крайней мере, примерно ясно, куда нас занесло. Знаешь, ошибся я с расстоянием, силы приложил больше, чем надо. Это не триста лиг, а не менее пятисот будет. И до столицы нам пешком пилить и пилить… Одно хорошо, всё-таки на север пошли.

Я кивнул. Что ж, теперь понятно, отчего здесь такое безлюдье. Плохо дело, в общем. Вода нам попадалась, хотя и не во что было её запасти, а вот на корешках и стебельках долго не протянешь. Хорошо б оно на исходе лета, когда и грибов навалом, и ягод, и орехов. Ныне же лес был совершенно пуст в смысле жратвы.

И потому, когда на закате мы уловили запах дыма, в сердце у меня словно колокольчик прозвонил. Обменявшись кивками, мы сразу двинулись в том направлении. И не ошиблись — в паре лиг от дороги обнаружилась деревенька Пустошье. Очень точно называлась.

На огородах тут, в отличие от Дальней Еловки, уже проклюнулись всходы — ну так мы были почти неделей позже и полтысячей лиг южнее. Вдоль единственной деревенской улицы росли тополя, и я припомнил древний обычай, почти забытый в Гурахайском крае, но ещё живой на юге: если в семье рождается внук или внучка, то у дороги непременно следует посадить тополь. Судя по здешним деревьям, когда-то внуков тут водилось в избытке, а вот молодых тополят было всего-ничего. Вымирало Пустошье.

Собаки нас, конечно, облаяли, но как-то вяло. Я ожидал худшего — ведь у господина кот на плече едет. Но то ли здесь котами никого было не удивить, то ли и местные шавки нами брезговали.

Зато люди приняли лучше. Бабка, идущая с пустными вёдрами к колодцу, завидев нас, всплеснула руками:

— И откуда ж вы такие выползли, милые мои?

— И тебе милости Творца, бубусь, — поздоровался я. — Дозволь с тобой на колодезь сходить, и сами ополоснёмся, и тебе подмогнём вёдра тащить. Чай, тяжело самой-то?

Так и познакомились. Бабуся нас к себе в избу пригласила, мы — вернее, я — в красках расписали нашу жалостливую историю об ограбленном караване и чудесном спасении от разбойничьих топоров. За разговорами на столе появились и хлебный каравай, и крынка молока, и просяная каша. Если бабку и удивило, что первым делом господин выпросил миску для кормления кота, то особого вида не подала. Слушала нас, оперев голову на локоть, глядела скорбно.

Потом она сообщила, что звать её бабушкой Суалагини и что ей семьдесят пять лет, что было у неё четверо сыновей и трое дочерей, но никого более не осталось, всех пережила. Двое сыновей сгинули при Одержании — одного поставили под копьё за Старый Порядок, другого за Новый. Третий сын утонул ещё мальчишкой, на рыбалке. Водяной дед увёл, как она выразилась. Четвёртый же помер от непонятной хвори. Кожа темнела, тошнило его так, что есть не мог, и орал ночами от лютой боли. Знахарка Будисайги пичкала травами, да без толку. Семья невестки приняла детишек к себе, а это за тридцать лиг, в Большаковке. С дочерьми было чуть получше — померла только одна, язвенным мором зацепило, двое же оставшихся вышли замуж в другие деревни. У одной ещё ничего муж, справный, живут хоть и небогато, но ладно. У второй же — пьяница горький, и лупит он её смертным боем, и детишек тоже. А она сама, бабушка Суалагини, осталась одна-одинёшенька в Пустошье, но хозяйство пока всё же тянет, а на что не хватает силы, то помогают соседи. Правда, с каждым годом их всё меньше, молодые всеми правдами-неправдами уезжают оттуда. Деревня-то вольная, никакой граф-барон в крепости их не держит, а казне плевать, где ты живёшь, только подати плати исправно.

Так всю жизнь свою и обсказала — спокойно, обстоятельно, слезу не давила, но и не бодрилась по-глупому.

— А вы оставайтесь, конечно, откормитесь, в себя придите, после таких-то страхов, — заключила она. — У меня, конечно, не богато, но уж всяко лучше, чем в лесу корешки грызть. Ну а заодно и забор мне подновите, а котик ваш с мышами моими повоюет, мышей-то много, припасы от них прятать приходится, но всё одно добираются. А спать на сеновале можно, там просторно, и дух чистый.

Не стал я, конечно, бабусю насчёт кота разочаровывать. Не помощник он ей в войне с мышами. Впрочем, котом пахнет, и то уже польза.

Переночевали мы лучше некуда: сено оказалось мягким и душистым, воздух свежим. Ну а главное — сыты, в безопасности, от врагов наших далеко. И, в отличие от Дальней Еловки, кот при нас. Как откормится он и в себя придёт, можно снова будет через него демону мою боль скормить и получить новую порцию силы. А там уж сотворить канал и перенестись куда-нибудь поближе к северному укрывищу.

А утром, когда гостеприимная бабуля потчевала нас пареной брюквой, в дверь к ней стукнулась старуха-соседка.

— Слышь, Суалагини, выйди на минутку-то, дело есть, — выпалила она, искоса глянув на нас, и тут же скрылась за дверью.

Бабуля наша всплеснула руками:

— Видать, случилось чего? Вы кушайте, кушайте, я мигом.

И проворно выскользнула из избы.

Мигом, конечно, не получилось. Ждали мы её, ждали, а потом сказал я господину: