Тайна аптекаря и его кота

— Отчего же мне её заткнуть? — ощерился Молодой. — Наоборот, вам полезно послушать. Звать меня Арихилай, и с девяти лет был я рабом у этого вот лекаря, господина, стало быть, Алаглани. Ещё при Старом Поряде меня купил… это при Новом только рабов освободили. Так вот, о я о чём. Не скажу, чтобы очень уж плохим господином он был. Порядок требовал, а наказывал редко и только по делу, тут я без обид. Но вот как-то поехали мы с ним в Тмаа-Лаугайю, старый граф Югарайли-тмаа пригласил, жену его болящую исцелять. Мне в ту пору уже двенадцатый год стукнул. Короче, приехали в графский замок, поселили нас с хозяином моим в горнице. Я, понятное дело, по хозяйству хлопочу, а он молодую графиню осматривать пошёл. Долго у неё просидел, вернулся мрачный. Я и тогда не дурак был, просёк, что дело гиблое, что написано судьбой этой графине помирать, и без толку лекарские примочки. А стало быть, не заплатит нам старый граф, а то ещё и в тычки погонит. Но господин мой Алаглани, однако же, стал какие-то мази составлять, какие-то отвары, и пять дней от графини не отходил. А к вечеру в горницу возвращался, каждый раз всё мрачнее и мрачнее. На шестой же день вечером велел он мне идти за ним, и повёл в подвал графского замка. Сторож там стоял, но господин ему сказал, что, мол, сам граф дозволил. А в подвале же не только припасы всякие хранятся, там и тюрьма графская…

— Замолчи! — тусклым голосом выдавил из себя господин.

— То есть как это замолчи? — закусил губу Молодой. — Я как раз к самому занятному приступаю. Завёл, значит, меня ваш любезный лекарь в одну из пустовавших камер. А там скрутил, цепями к стене присобачил. Я ору, страшно мне, не возьму в толк, что такое с ним случилось. А он молчит, не отвечает. Потом на полу в пыли начал какие-то знаки странные чертить, вроде как звёзды с кривыми лучами. По остриям лучей свечи поставил, зажёг. И стал слова какие-то бормотать, не по-нашему. А после открыл свой саквояж с лекарским хозяйством, вынул оттуда малый нож…

Арихилай замолчал, губы облизнул. Окинул нас взглядом странным. То ли безумие в том взгляде было, то ли тоска, то ли всё вместе. Потом продолжил:

— Одёжу на мне разрезал, нагишом оставил. А после стал кромсать… На груди кожу распорол, на животе… и в раны порошок чёрный сыпал. Боль зверская была, и орал я так, что будь вы рядом, оглохли бы. А ему хоть бы что. Режет и режет, и слова чудные бормочет. Я сомлел от боли, так он водой меня из ведра окатил, и снова за нож принялся. Мне аж почудилось, что морда его светиться начала, а уж глаза как две свечки. Я реву, ору: «За что?», «Простите!», «Не буду больше!» — хотя чего не буду, за что прощать? Я ж послушным рабом был, старательным. Видать, как этот вон щенок, — снова повернул он ко мне палец.

— Сам щенок, — огрызнулся я. Но Молодой, похоже, вообще меня не услышал.

— Что ещё он надо мной вытворял, я уж говорить не стану. — вздохнул он. Похоже, радость, с какой он начал свой рассказ, успела уже иссякнуть. — А свечи всё горят, а он мучает и бормочет, бормочет и мучает. Я снова сомлел, так он опять водой в чувство меня привёл. И только как погасли свечи, так убрал он нож. Спрятал в саквояж свечи, затёр знаки на полу, потом снял меня со стены, на плечо положил и пошёл из подвала. Принёс в горницу, опустил на кровать свою, флакончик достал какой-то и раны мои смазал. Потом дал глотнуть кислого чего-то, сказал: «Спи» и ушёл. Тут меня сном и сморило, и такие ужасы снились… такие морды… До утра я так спал, а утром разбудил он меня и сказал: «Забудь, что было». И монету золотую дал. Ну и по всему замку молва пронеслась, что графиня-то на ноги встала, поправляется графиня. Тут я всё и понял. Хозяин-то мой, господин, стало быть, Алаглани, тёмным чародеем оказался! И мучил меня, значит, не просто так, а по чародейской надобности. Помучил — и безнадёжную больную исцелил. Это что ж, прикинул я, получается? Это он меня каждый раз, как тяжёлый больной попадётся, терзать будет? Нет уж, думаю, дудки! В тот же день утёк в лес. Думал, уж лучше пусть волки сожрут, чем демонов болью кормить. Слыхал я про такие штучки, мне бабка моя страшные сказки сказывала, когда я совсем ещё малой был…

Он снова замолчал, потом медленно вытянул из ножен свой клинок.

А у меня мысли крутились с бешеной скоростью. Сложил я рассказ Молодого с тем, что Тангиль говорил. Вот она, как назвал бы это брат Аланар, другая сторона монеты. Вот, значит, какой силой — и какой ценой! — исцелена была графиня Ксиукайли. В общем-то, братья, случай вполне обычный. Тёмное чародейство. Вызов демона, торг, обмен боли на силу. Лечится, как сами понимаете, только костром.

Господин Алаглани, похоже, чувств лишился. Обвис, обмяк, и пот на лбу выступил. Это при том, что в зале холодрыга, из разбитого окна мороз льётся, да и печь никто из ночных затопить не додумался. Глянул я на Илагая — тот, похоже, давно уже в обмороке. Оно и к лучшему, не услышал рассказа Арихилая. А вот госпожа Хаидайи-мау и пресветлый Гирхай в полном сознании были.