Тайна аптекаря и его кота

Меж тем господин велел девчонке:

— Глаза закрой и зубы стисни!

Потом, подняв её тонкую, словно тростинку, ногу, сильно сдавил пальцами, и как показалась кровь, прильнул к ней губами, всосал. Выплюнул, снова приник, снова выплюнул. И снова… Мне показалось, это никогда не кончится. Наверное, с полчаса отсасывал.

— Тряпок принесите, и почище! — не оборачиваясь к толпе, приказал он. — Шевелитесь, если спасти девчонку свою хотите!

Они, конечно, забегали. Вскоре перед нами был ворох тряпок, и господин, поморщившись, выбрал наиболее чистую. Разорвал на лоскуты и осторожно, не слишком туго обмотал укушенную ногу.

— Открой глаза! — велел господин девчонке. — Смотри на меня! Сейчас уснёшь, и больно не будет. Слушай, как считаю: раз, два, три, четыре, пять! Спать! Спать! Спать!

Девчонка трепыхнулась было, но потом зевнула и обмякла.

Господин попытался встать, но самому это ему не удалось, пришлось мне подсобить.

— Ну, молитесь Милостливому Творцу, чтобы всё обошлось, — устало сказал он селянам. — Вовремя поспели, яд не успел ещё по жилам разойтись. Положите её на лавку и следите, чтобы не шевелилась. Скоро она проснётся, тогда дайте выпить отвар коры длиноуса — если не у вас, то у знахарки вашей наверняка есть. Прослабит и остатки яда выйдут. А после молоком поите, да не скупитесь. Пить ей сейчас много надо. А место укуса пусть потом бабка барсучьим салом смажет и новую повязку наложит. Да смотрите, чтоб не туго! И не войте, не пугайте малую!

— Батя, пойдём, — потеребил я его. — Ты ж и сам яду наглотался, тебе прилечь бы.

— Воды принесите, — устало добавил господин. — Мне рот прополоскать надо.

Подошёл к нам дедушка Мигухиль, пристально посмотрел на господина.

— Так ты, стало быть, лекарь? — задумчивым голосом вопросил он.

Ну вот! Все наши хитрости пошли коту под хвост. И ведь не то беда, что господин змеиный яд высосал — такое, в общем, и селянин может уметь. Беда, как держался он, как повелевал. Не может так разговаривать дядька Арихилай, простой землепашец из Малой Глуховки. А вот лекарь, учёный человек — вполне.

— Да уж знаю, как оно обходиться надобно, с гадючьими-то покусами. Это ж дело такое… не ёлкин корень… бабка моя, покойница, обучила, значит, — отведя взгляд, забормотал господин Алаглани. Похоже, и до него дошло, что он натворил.

— И молочка бате тоже бы надо, — вставил я своё слово. — Он-то яд сосал, тоже потравился малость.

В общем, и молочка нам в сарай принесли, и рыбки вяленой, и сала, и грибов мочёных, и творогу, и яиц. Лично дедушка Мигухиль принёс, не побрезговал. На сей раз был он молчалив и по виду крайне почтителен.

Когда стемнело, шепнул я господину:

— Как нога? Получше? Идти сможете?

— Зачем? — отвернувшись к стене, мрачно спросил он. Сморило его, после всех треволнений и сытной трапезы.

— Затем, что уходить надо, — пояснил я. — Не нравится мне всё это дело. Они ведь поняли, что вы такой же землепашец, как я король норилангский.

— Да брось, Гилар, — сонно протянул он. — Даже если они что и подумали, какая в том беда? Главное, они нам благодарны, а до ушей начальства их трёп если и дойдёт, то нескоро. А завтра мы уже отсюда уйдём, ноге ощутимо получше.

Ну что мне, связать его надо было и волоком тащить? Помолился я Творцу, испросил нам обоим милостей, и тоже завалился спать.

И что мне снилось, в упор не помню. Может, и ничего — слишком уж за день устал.

А подняли нас на рассвете. Только что было тепло и темно — и тут вдруг сопение, лязг металла, и чьи-то руки переворачивают меня на живот, и выше лопаток, в основание шеи, упирается острие клинка.

— Не двигаться! Не сопротивляться! Не говорить! — раздался сухой, какой-то лающий даже голос.

Я и не пытался. Из такой позиции совершенно бесполезно трепыхаться — тут же проткнут. Оставалось лежать навзничь и клясть себя: надо было вечером всё-таки уболтать господина, заставить его уйти. Попались по-дурацки.

Меня меж тем, не поднимая и не переворачивая, принялись раздевать. Очень неприятное ощущение, братья! Будто курёнок ты, коего ощипывают, а после в суп.

Обнажили меня, и чехольчик со штучкой тоже сняли, а после вязать начали. Не как ночные в лесном доме — гораздо хуже. Руки назад вывернули, связали в локтях, запястья в железные кандалы замкнули и верёвками к бёдрам примотали. Ноги же от ступней и выше колен привязали к двум палкам, вроде как при переломе делать положено. Так что и в коленях теперь ноги не сомкнуть, не ударить никоим образом. И мало того — приподняв голову, губы мои обхватили широким ремнём и плотно затянули на затылке. Теперь я и говорить не смог бы — только мычать.

С господином в это же время делали то же самое. И лишь полностью нас обездвижив, наконец, перевернули.

Дверь сарая была настежь открыта, лился сквозь неё блёдный и холодный утренний свет. Солнце, видать, не взошло ещё. Над нами в сарае стояли шестеро. Пятеро в стальных бронях и кольчужных шлемах, шестой же — личность вполне знакомая. Унылого тощего баронета с высокими залысинами и в зелёном приглядском комзоле узнать было нетрудно. Поодаль, на дворе, толпились неясные тени.