Тайна архивариуса сыскной полиции

Анастасия Алексеевна – высокая и черноволосая, статная моложавая, все еще красивая женщина была одета по моде Европы, в светлый брючный костюм. Она трижды поцеловала Алексея и чуть свела брови, завидев меня. Мы не были знакомы – когда я жила у Милевских, княжна путешествовала. Однако, судя по тому, как дрогнули тонко вырезанные ноздри и на короткий миг слетела радостная улыбка, сменяясь другой – вежливой, сплетни достигли и её ушей.

– Идемте же чай пить! – нарочито радостно воскликнула женщина.

– Ты не меняешься, Анастасия Алексеевна, всё так же весела! – хохотнул Милевский.

– Ко мне громом нагрянули оба племянника, так чего же грустить? – она кокетливо накрутила короткий локон у виска.

– И то верно, – подтвердил Алексей. – Марии надобно переобуться да отдохнуть, – небрежно бросил он.

– Долгая дорога утомительна, – посмотрела на меня княжна. – Отдыхайте, chéri. Надеюсь, мы будем иметь честь видеть вас к завтраку.

Я не сдержала смешка. Какая очаровательная колкость.   

– Вы так добры, ваше сиятельство. Я очень постараюсь оправдать ваши надежды.

Более того, я и носа не покажу из комнаты, раз уж мне предоставляют возможность избежать новой встречи с царевичем. Поиски утерянных бриллиантов потерпят до утра. Игра в сыщика обещает быть нескучной, но мертвецы не веселятся. А пренебрежение … уж как-нибудь переживу.  

– Груня! – кликнула княжна.

На ступени крыльца выбежала светловолосая девушка, присела и, смяв в руках передник, бросила на меня быстрый взгляд.

– Прикажи принести вещи Марии Михайловны, – распорядилась Анастасия Алексеевна, я же смотрела на усыпанное веснушками круглое личико служанки, и сердце моё наполнялось радостью.

Груня! Моя любимая Груня теперь служила Давыдовой, а значит, я, как минимум, буду сыта.  

Груша вновь взглянула на меня и, послав мне короткую сияющую улыбку, побежала исполнять поручение, Алексей же отпросился у тетки проводить меня в спальню.

– Я распоряжусь о медовой настойке для тебя, – обернулся он на меня в дверях.

– Это лишнее.

Милевский окинул меня нечитаемым взглядом и ледяным тоном отрезал:  

– Мне лучше знать.

Мне доставили вещи – два огромных черных сундука. Саквояж, надо полагать, потерялся где-то в коридорах Остафьево. Я открыла замочек на том чемодане, который был ближе, и нашла домашние туфли среди множества новых женских вещей.

Алексей был единственным ребенком покойного князя. Но страстное желание нарядить меня, выдавало в нем мальчика, заигравшегося в куклы несуществующей старшей сестры.

Я сняла накидку, переобулась. Яркая вспышка осветила комнату, громко ударил гром, и я подошла к окну. Ветер кренил деревья, с неба хлынула вода, и крупные капли покатились по прозрачному стеклу. В Остафьево начался дождь. Пальцем повторив путь одной из капелек, я оставила след на запотевшем окне.

В дверь постучали, и сквозь уличный шум я услышала:

– Чай, барышня!

Агриппина чинно вошла с огромным подносом и, сгрузив его на круглый маленький стол, бросилась мне на шею. Я расцеловала девушку и, утирая слезы радости, спросила:

– Как ты здесь, Груша? Не обижают?  

– Да что вы, Мария Михайловна, как можно! А вот вы бледная, тонкая да звонкая, – шмыгнула она носом. – Видать, правду про то, что в Петербурге голодом народ морят, говорят.

– Это кто ж такое говорит? – рассмеялась я, держа её за руки и усаживая на кровать.

– Да, болтают всякие… – она замялась и отвела глаза.

Я насторожилась. Неужто и до Остафьево дошли столичные веяния? И если дошли ... слуги ведь знают, где хозяева хранят драгоценности…

– А братья твои где? – тихо спросила я.

– Младшему, Николаю, на заводе два пальца оторвало… Думали, сопьется…

– А он?

– В грузчики пошел. А Савелия не дождались. Погиб.

Я понятливо вздохнула. Войну, из которой мы вышли победителями, было не принято вспоминать, но и забыть … невозможно. Газеты кричали о мире и восстановленной справедливости, да только там где есть справедливость мировая, для личной справедливости места нет.

– Тяжело без заступника, Мария Михайловна. Батюшка ваш, царствие небесное, за народ свой чаял, жизнью поплатился. Всё отдал. Святой человек, был. Помнят его, не забыли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я поднялась на ноги, налила чай, подхватила с подноса обещанную медовую настойку и от души плеснула в кружку. Сделала глоток, обжигая горло.

Святой… земля ему пухом…  

– Отец много мечтал, – горько заметила я. – Только это и делал.

– От копеечной свечи Москва загорелась, – улыбнулась Груня. – Рано или поздно его мечты в быль воплотят. Найдутся люди, – твердо закончила она.

Снова сверкнула за окном молния, под внимательным взглядом бывшей горничной моей и Оли я допила чай.

– Пока одни воплощают мечты, вторые гибнут. Будь осторожна, Агриппина. Ты можешь пострадать почем зря.