Тайна архивариуса сыскной полиции

– А ведь мы задержались…– задумчиво заметил Дмитрий. – И пассажирский, надо полагать, сошел в то самое время, когда по дороге этой должен был идти наш состав…  

– Возможно, – осторожно ответил Одоевский.

Царевич бросил на Толстого острый взгляд:

– Кто на этот раз, Андрей Федорович, как думаете? Коммунисты? 

Толстой расправил плечи и, отдав честь, нарочито бодро отрапортовал:

– Человек, задавший вопрос, в чем разница между коммунистом и ослом, и сам не знает ответа!

– А вот это хорошая шутка, – усмехнулся Дмитрий.

– Рад услужить, – браво ответил Толстой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Жар спал, осталась слабость, но я снова начала подмечать … тревожный взгляд Толстого, напряженные движения Одоевского, излишне радостное лицо Анастасии Алексеевны и … ставшие почти черными глаза Дмитрия. Его высочество едва заметно поморщился. Я посмотрела на княжну, она чуть кивнула, подтверждая еще неоформившуюся до конца догадку.

Толстой предложил ждать дрезину в салоне и сидя, и подал Давыдовой локоть.

Его высочество шагнул ко мне и качнулся, едва удерживаясь на ногах.

– Андрей! – крикнул Одоевский, подхватывая его. – Медика!

Толстой, извинившись, стремительно направился в другой вагон. Нас с княжной отправили с глаз долой. Анастасия Алексеевна подхватила меня под руку и, усадив в широкое кресло, вручила кружку с морсом. Где только нашла?

– Пейте, – сказала мне женщина, усаживаясь напротив.

Я сделала глоток. В небольшом зеркале на стене отражалась часть коридора. Дмитрий, князь Одоевский. И одетый в черное врач. Его высочество расстегнул верхние пуговицы рубашки, без слов повернулся к мужчине спиной и стянул её через голову. У меня задрожали руки, холодный морс пролился на белую блузку. Под рубашкой у Дмитрия был огромный багровый синяк во всю спину.

Меня затошнило от жалости и страха. В ушах зашумело. Слова врача я слышала урывками: «категорически против», «полный покой», «я настаиваю».

Я вернула княжне кружку, она подала мне салфетку. Пиджак давно был оставлен на вешалке, в салоне было тепло, и теперь красное пятно, будто кровь, расползалось по моей груди.

– Мы едем в Петербург, это не обсуждается, – оборвал его Дмитрий, он оделся и теперь смотрел на меня через зеркало. – Будет забавно… правда, Алиса?

– Что именно, ваше высочество? – хрипло спросила я, закрывая пятно салфеткой.

Одоевский проводил Дмитрия, усадил на диван, и царевич ответил:

– Три неудавшихся покушения, а если считать сход пассажирского с рельс, то четыре.

– И что здесь забавного? – уточнил непривычно серьезный Толстой.

– Забавно, что смерть моя наступит от удара поручнем в спину. Банально и пошло, никакой зрелищности.

Я вцепилась в салфетку и опустила глаза. Если Дмитрий не перенесет путешествия …

Возможно ...  больше не будет жертв – молодых женщин с порезами на ладонях, и ангелу .... не придется кричать.

Но что будет со страной? И что будет со мной? Последняя из Шуваловых, дочь предателя и сестра той, что якобы носила синий огонь… Да, кричать не придется. Это будет тихая смерть.

Кто бы мог подумать, что дар не понадобится… уцелел бы царевич, не держи меня в руках, закрывая от удара собой?

Я медленно расслабила пальцы. Почему он сделал это? Инстинкты? Или ... он спас меня от боли, потому что боль моя должна принадлежать ему одному?   

– Вы испачкались, Мария Михайловна, – заметил Дмитрий. – Переоденьтесь. Дрезина уже подана. Моему ангелу не пристало быть грязным. Даже если ангел этот стоит на пороге смерти.

– Слушаюсь.

Я поднялась на ноги и, поклонившись, вышла в коридор. Мой саквояж, я помнила, стоял в том самом купе, где мы беседовали с княжной. Все мои сменные вещи были красными, и, если собираясь в путешествие, я сочла этот факт забавным, теперь мне не было смешно. Цвета, более не подходящего к случаю, просто не существовало. Однако… выбора не было. Я надела платье и, накинув на плечи накидку, вернулась в салон.

Одоевский отдал распоряжение выходить. Мой черед был за княжной, за мной медик – он должен был ехать с нами. Я подошла к открытой двери и, щурясь, оперлась о крепкую мужскую руку – князь помог мне спуститься. Светлое затянутое плотным серым покрывалом небо ослепляло. Остро пахло солярой и весной.

Алиса выбралась из норы и с удивлением поняла, что в ней даже было своё, особое чудо. Тот самый морфий, заглушающий боль. Я почти забыла о своей собственной болезни. Помимо простуды у меня был неизлечимый недуг – Алексей.

Где ты, сейчас, Алёша? Успел ли к государю? Пытаясь уберечь, ты, сам того не ведая, приговорил меня. Я не ропщу, но знаю, ты станешь винить себя. Много лет наказывая тебя за мои же чувства, я познала что есть жестокость сполна. Я не могу любить тебя, я не могу тебя не любить. Так, может быть, смерть это выход? Хотя бы для одного из нас.

Дмитрий спустился. Несмотря на то, что он опирался на руку Андрея Толстого, царевич держался уверенно, тяжелый взгляд давил. Я поправила капюшон накидки, его высочество шагнул ко мне и сказал:

– Я не знаю, о чем вы думаете, Мария Михайловна. Но запрещаю вам думать об этом.