Тайна банкира. Красная мантия

Когда я направил свою лошадь к гостинице, старый, косоглазый и криворотый сержант испытующе посмотрел на меня и пошел навстречу, чтобы окликнуть меня. К счастью, в этот момент двое слуг, которых я взял с собою из Парижа и оставил в городе Ош в ожидании моих приказаний, показались на улице. Хотя я сделал им знак, чтобы они не говорили со мною и проходили мимо, но они, очевидно, сказали сержанту, что я не тот человек, которого ему нужно, и он оставил меня в покое.

Привязав лошадь к забору позади гостиницы — все стойла в деревне были переполнены — я протиснулся сквозь кучу народа, стоявшего у дверей, и вошел в дом. Хорошо знакомая комната с низким, закопченным потолком и вонючим полом была полна незнакомых людей, и первое время среди царившего там дыма и сутолоки меня никто не заметил. Но затем хозяин, случайно проходивший мимо, увидел меня. Он выронил из рук кувшин, и, пробормотав какое-то проклятие, остановился, выпуча глаза, словно одержимый нечистой силой.

Солдат, для которого предназначалось пролитое вино, швырнул корку ему в лицо и крикнул:

— Ну, жирная образина! На что выпучил глаза?

— На дьявола! — пробормотал хозяин и задрожал.

— А ну-ка, и я посмотрю на него! — ответил солдат, оборачиваясь на своей скамье, и, увидев, что я стою подле него, вздрогнул.

— К вашим услугам, — сурово сказал я. — Но скоро будет наоборот, приятель.

Глава VII ЛОВКИЙ УДАР

Я отличаюсь манерами, обыкновенно внушающими уважение; когда первый испуг хозяина миновал, я, несмотря на присутствие нахальных солдат, добыл себе ужин и в первый раз за последние два дня порядочно поел. Впрочем, толпа скоро начала убывать. Люди кучками разбрелись поить лошадей или искать ночлега, и в комнате осталось всего два или три человека. Тем временем наступил вечер, и шум на улице заметно стих. На стенах были зажжены фонари, и убогая комната стала несколько уютнее и привлекательнее. Я сотый раз обдумывал, что мне теперь предпринять, и спрашивал себя, для чего солдаты явились сюда, и не отложить ли все дело до утра, — как вдруг дверь, целый час безостановочно вертевшаяся на своих петлях, вновь отворилась и в комнату вошла женщина.

Она на секунду остановилась на пороге, оглядываясь вокруг, и я успел заметить, что на голове у нее надета шаль, ноги босы, и в одной руке она держала кувшин. Ее толстая грубая юбка была изодрана, а рука, придерживающая концы шали, была черна и грязна. Больше я ничего не заметил, так как смотрел на нее не особенно внимательно, думая, что она из соседок, воспользовавшаяся минутой затишья в гостинице, чтобы достать молока для своих детей, или что-нибудь в этом роде. Я снова вернулся к огню и погрузился в свои думы.

Но для того, чтобы приблизиться к очагу, за которым хлопотала хозяйка, женщина должна была пройти мимо меня. Наверно при этом она украдкой взглянула на меня из-под своей шали: женщина вдруг слегка вскрикнула и отшатнулась от меня, так, что едва не упала на очаг. В следующее мгновение она уже стояла ко мне спиной и, наклонившись над хозяйкой, шептала ей что-то на ухо. Посторонний, присутствуя при этой сцене, мог бы вообразить, что она нечаянно наступила на горящий уголь.

Но мне в голову пришла другая и очень странная мысль, и я молча поднялся с места. Женщина стояла ко мне спиною, но что-то в ее росте, фигуре, посадке головы, хотя и скрытой под шалью, показалось мне знакомым. Я неподвижно стоял, пока она шепталась с хозяйкой и пока последняя медленно наполняла ее кувшин похлебкой из большого черного горшка. Но когда женщина повернулась к дверям, я быстро сделал несколько шагов вперед, чтобы преградить ей дорогу. Наши взоры встретились.

Я не мог различить черт ее лица; они скрывались от меня в тени ее головного покрывала; но я явственно видел, как дрожь пробежала у нее по телу с головы до ног. И я понял тогда, что не ошибся.

— Это слишком тяжелая ноша для тебя, красотка, — фамильярно сказал я, как будто передо мною была простая деревенская девка.

— Дай-ка, я тебе помогу!

Один из посетителей засмеялся, а остальные тихо запели песню. Женщина задрожала от гнева или страха, но не сказала ни слова и позволила мне взять кувшин у нее из рук. Я подошел к дверям, отворил их, и она машинально последовала за мною.

Через мгновение двери затворились за нами, и мы очутились одни в сгущавшемся сумраке.

— Вы слишком поздно выходите, мадемуазель, — учтиво сказал я, — и рискуете подвергнуться какой-нибудь грубости, от которой не избавит вас этот костюм. Позвольте мне проводить вас домой.

Она опять задрожала и мне послышалось всхлипывание, хотя она продолжала молчать. Вместо всякого ответа она повернулась и быстро зашагала по улице, стараясь держаться в тени домов. Я шел рядом с нею, неся в руках кувшин, и улыбался в темноте. Я знал, какой стыд и бессильный гнев клокочут в ее груди. Это было отчасти похоже на месть!

Но затем я заговорил.

— Мадемуазель, — сказал я, — где ваши слуги?