Весьма любопытен для нас и портрет Казарского. До этой находки пушкинистов был известен только один парадный портрет командира брига «Меркурий», где он изображен в фас, со скрещенными руками. Теперь мы в точности знаем, как выглядел национальный герой России в профиль.
Итак, четверо, четверо из пятерых, кого нарисовал в своей достаточно сложной композиции поэт, — реальные исторические личности, что всех их связывало. Трое из них — морские офицеры, одновременно служившие на Черноморском флоте, причем в одних и тех же мичманских чинах и, безусловно, между собой хорошо знакомые. Двое из них — герои войны 1828–1829 годов и любимцы императора, третий не побоялся бросить вызов адмиралу Грейгу и его всесильной сожительнице. При этом Даль был достаточно близким другом Пушкина, Зайцевский — хорошим знакомым, с Казарским поэт был знаком совсем немного. Что касается Фурнье, то он, по свидетельству современников, был весьма храбрым человеком, участвовал в дуэлях и был остер на язык, за что даже привлекался по делу декабристов, но потом, за отсутствием доказательств, был освобожден из-под стражи. И Фурнье и Сильвио — отчаянные дуэлянты, благородные и храбрые. Так что же объединяет всех пятерых? На мой взгляд, всех пятерых персонажей пушкинского рисунка объединяет одно — все они в его глазах БЕЗУСЛОВНЫЕ ГЕРОИ!
Ну а что же явилось поводом к написанию рисунка? Дело в том, что Пушкин написал свой пятипортретный рисунок в 1830 году, именно тогда, когда он встретился в Петербурге с Казарским В том же году (это зафиксировано биографами поэта) Пушкин был накоротке и с Зайцевским. Свидетельством тому служит письмо 1830 года О.М. Сомова В.Г. Теплякову из Петербурга: «Пушкин, князь Вяземский, барон Дельвиг и Зайцевский вам кланяются». Итак, в каком-то салоне, на приеме или на балу Пушкин встречает двух только что назначенных молодых флигель-адъютантов и георгиевских кавалеров Казарского и Зайцевского. Как это обычно бывает, в разговоре они вспоминают и общих знакомых — прежде всего, это Фурнье, известный своим дерзким характером и несколькими дуэлями, о которых в Одессе и Николаеве ходило тогда много разговоров. Помимо этого вспоминают и Даля. У бывшего мичмана, а сейчас военного хирурга и любителя российской словесности главный подвиг — это отчаянное противоборство с семейством Грейга. В его глазах все четверо — несомненные храбрецы, которым Пушкин хотел бы подражать. К ним он приравнивает и своего литературного любимца Сильвио. Именно такой мне видится нить рассуждений великого поэта, когда он в раздумьях чертал на черновом листе дорогие ему профили.
Рядом с профилями Даля и Казарского поэт почему-то изобразил топор, причем не простой крестьянский топор, а самую настоящую секиру палача. Ряд исследователей рисунков Пушкина при этом невнятно говорит о нарисованной секире, как о неком гениальном провидении Пушкина в судьбе Даля и особенно Казарского. Да, Пушкин — гений, но было ли провидение? Не логичнее ли предположить, что Пушкин имел некую конфиденциальную информацию, которую он не мог озвучить, но которая невольно осталась на странице его черновика. В момент создания рисунка Владимир Даль уже испытал на себе всю силу немилости Грейга и, отсидев почти год в тюрьме, вырвался из Николаева, Что же касается Казарского, то он, наоборот, еще только собирался в поездку с ревизией в Николаев. Судя по рисунку Пушкина, на момент его создания мичман Даль уже прошел грейговские застенки, так что секира рядом с ним вполне логична. Но Казарский? Почему к его профилю также примыкает зловещая секира палача? Что же знал Пушкин такого о Казарском, что заставило его нарисовать столь мрачный рисунок?