— А кто его знает… — Лука чуть в стороне от Никифорова присел на корточки. — Вот, Петрович, вроде бы земля тут!..
— Ладно… — Никифоров вытер пот со лба. — Надо же, а я лопатку снаружи оставил!
— Откуда она у тебя?..
— Вынул у Кадушкина из рюкзака… — Зная, о чем сейчас спросит Лука, лейтенант положил ему руку на плечо, ту, что сжимала три минуты назад пистолет.
— А кто за нас с тобой должен был это сделать?..
Часть 3.
ЧЕРНЫЙ ДОМ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ
До чего же это здорово — проснуться в чистой тихой комнате с высоким потолком. Открыть глаза и лежать какое-то время, привыкая к новой после сна реальности и радуясь, что это в самом деле реальность. Стоит лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до Натальи, спящей так спокойно, как тебе не удастся никогда. Потому что не такой ты человек, как говорит Петрович: у тебя все заботы да заботы, и конца им нет. Но не будь и их, ты все равно себе что-нибудь придумаешь.
Но сейчас придумывать ему ничего не требовалось. Все придумывалось как бы за него. Точно в подтверждение этому раздался телефонный звонок.
— Ой… — сквозь сон пробормотала Наталья, — какой же он надоедливый!..
«Если бы просто надоедливый. Эх, Наталочка!» Из конспиративных соображений и ради ее спокойствия она ничего толком про Кадушкина не знала. А вот он знал про нее все!
— Ну какие у человека в такую рань могут быть дела? — продолжала щебетать Наталья. И все сквозь сон, переворачиваясь на другой бок. Кроватка под ней поскрипывала точно так же, как ночью, когда Лука к ней только подбирается…
Эх, не о том сейчас ему надо думать! Дело у Кадушкина к нему было более чем серьезное. И касалось оно как раз Натальи.
— Здравствуйте, Лука Васильевич! Надо бы встретиться.
— Всегда к вашим услугам… — ответил он с искренней холодностью.
— Ну зачем же так?
Оставалось только промолчать. И еще раз удивиться долготерпению этого господина. Сейчас ведь Лука зависел от него полностью. И имея это в виду, Кадушкин однажды выразился следующим образом:
— У вас в России это называется индивидуальным подходом. Кому-то следует немедленно приставить ножик к глотке, а с другим имеет смысл вести себя по-джентльменски.
«По-джентльменски!» А выглядело это примерно так:
— Я, Лука Васильевич, трачу на данное предприятие слишком много сил и средств. Поэтому и решил сказать Наташеньке, что она, так же как и вы, будет моей заложницей.
Такое сообщение Маэстро сделал вчера.
— Но зачем вам это?!
— Чтобы вы почувствовали побольше ответственности. И намного побольше!
— Но зачем же мне вас обманывать, Александр Аскольдович? Разве есть в этом какой-нибудь смысл?
— Несомненно, мой друг. Месть! Может быть, вы хотите отомстить за недостойное, с вашей точки зрения, отношение к вам в Крыму, за оскорбления. В общем-то это в порядке вещей…
Нет, о мести Лука не думал. Думал он как раз о кладе, замурованном в черном логове. И думал с содроганием в душе. Потому что… Потому что Петрович, верный Петрович, надоумил его кое-что уточнить.
— А ты не хочешь это дело как-то проверить, а, Лукаш? — спросил он накануне. — Может быть, там уже нет никакого клада? Может, это вообще был сейф ихний, а теперь оттуда все выскребли, как из консервной банки, и мы своих баб подставляем!
Понятно, никто при это разговоре не присутствовал. Может быть, только человек, сидящий где-нибудь с наушниками…
Для того чтобы изолироваться от всяких непредвиденностей, Маэстро снял прекрасный, добротный дом километрах в шестидесяти от Москвы. Дом ухоженный, трехэтажный, который был отдан одним мафиози другому — может быть, за долги, а может быть, за то, чтоб еще до суда ему не кинули пику в спину. И теперь этот особняк стал как бы гостиницей для приезжих «деловых людей». В таком качестве он и достался Кадушкину через вторые или третьи руки, которые, впрочем, были так же надежны, как и первые.
Итак, они сидели с Петровичем вдвоем на веранде. Наталья и Нинель гуляли по переходящему в лес саду, собирая первые весенние грибы — строчки. Территория при особняке была огромна, не меньше гектара, и грибов вокруг было достаточно.
И вот Никифоров завел этот довольно-таки трудный разговор. Что ответить было Луке? То золото он учуял всего лишь раз, сидя избитым и кабинете Толяна Турукина, превратившегося и могущественного Артиста. И учуял, унюхал он его тогда исключительно четко, можно сказать, обжигающе, горячо. Ощущение было настолько явственным — он словно бы увидел все >то глазами: густо-желтая, оранжевая груда тяжелого светящегося металла манила к себе, тянула…
Потом, из подвала, где он делил свое заточение с Рауфом, ничего уже нельзя было почувствовать. Причин для этого могло быть сколько угодно. Возможно, железобетонные перекрытия были мощны и не пропускали никаких импульсов. Впоследствии же, будучи на втором этаже, приборчик он включать не решался.