Из верхнего кармана пиджака Маэстро достал аккуратно сложенную пятидесятидолларовую бумажку. Гаишник сам взял их, убрал деньги и приложил руку к козырьку.
— Будьте осторожнее, впереди еще два поста!
— Это невозможно… — обронил сидевший позади Имитатор, когда они отъехали. — За такие ничтожные суммы этот… человек нарушает закон. В Лондоне полицейский не только боялся бы потерять место, главное, он считал бы это для себя крайне унизительным!..
— Не судите, да не судимы будете! — откликнулся Маэстро. — А вон и первый из обещанных постов. Скорость семьдесят, а имеем право на девяносто — так по крайней мере утверждал друг Луки Васильевича, отважный лейтенант милиции…
В эти минуты Доктор поднялся на второй этаж Черного дома.
— Где больной? Кто звонил?.. — Он увидел Артиста, последним усилием воли заставившего себя подтянуть штаны, хотя и напрасно, потому, что выражаясь медицински, выделения продолжались.
— Я звонил… — еле слышно выговорил Турукин.
— Вы сказали, тут еще есть больные? — Доктор повернулся к Генри. — Всем немедленно уколы!
— Что за уколы?.. — пытаясь быть решительным, спросил Артист, хотя и знал, что хозяин положения сейчас не он.
— Что за уколы? — улыбнувшись, пере-с просил врач. — А вы кто, собственно, медицинский работник?
— Нет, вы лучше скажите! Время придет, и за все отблагодарю — или деньгами, или… наоборот!
— Так, ясно. Держать его и укол!
Они бы, наверное, могли не разыгрывать эту комедию. Но хорошо помнили о включенном переговорнике. А от Маэстро, который уже мчался к ним, указаний поступать пока не могло.
— Держите его крепче!..
Турукин и прежде-то не отличался особой силой, сейчас же был немощен, как мумия. Один из санитаров, стараясь не испачкаться, взял его за руки, и вырваться уже было безнадежнее, чем из наручников. Второй санитар вынул из халата уже заряженный одноразовый шприц, снял предохранительный наконечник.
«Задница-то вся грязная… — с тревогой подумал Турукин, — еще инфекцию занесут…»
Но санитар не стал беспокоить его зад. Он воткнул шприц Артисту в плечо.
«Прямо через свитер! — с ужасом подумал Турукин. Но ни сказать, ни крикнуть ничего не мог. Ладонь санитара плотно и профессионально запечатала ему рот. Да и кому бы он крикнул? Артист понял, что влип и основательно. — Кто же это, менты? Конкуренты? Или…»
И тут спасительная жидкость попала наконец в его организм. Боль отпустила сразу. После всех адовых мук Турукин почувствовал себя в раю. И потерял сознание уже от блаженства.
— Срочно займитесь остальными! — строго распорядился Доктор. — Потом всех немедленно в машину!
Отдавая распоряжения, Доктор глазами показывал Генри и Курту на включенный переговорник, призывая соблюдать полную речевую бдительность.
— Видите, ему сразу стало значительно лучше. Эти уколы — чудо!
А Никифоров, вовремя прибывший к Черному дому, в сотне метров от него в это время разбирался с настоящей «скорой помощью».
— Да пропустите же вы нас!..
— Не могу, дорогие, не положено. По распоряжению Министерства внутренних дел! И потом, их уже увезли… в институт эпидемиологии, или как там это у вас называется. — Никифоров сделал задумчиво-простоватую мину.
— Что за бред?!
— Вот такой бред! — Никифоров хорошо знал, что эффективнее всего будут ответы тупые и непонятные. — Вы сами откуда, из Склифа? Вот приедете туда, вам все объяснят.
— Мы из пятьдесят восьмой!
— Значит, еще с одними придурками объясняться! — вздохнул Никифоров.
— А ну-ка, прочь с дороги! — взвизгнула очкастая врачиха, перевалившая за бальзаковский возраст. — Давайте, ребята, под мою ответственность!
А санитары за ней стояли с саженными плечами — едва ли не из секции вольной борьбы. Никифоров отступил на шаг и выхватил из-под мышки «Макарова».
— Что, доктор, стрелять тут будем средь бела дня или как?
А мордовороты медицинские, несмотря на свою комплекцию, как видно, оружия трухали не двигались с места.
— Марш в машину! — рявкнул Никифоров, потому что видел, как в доме напротив по стеклянному пеналу поползла вниз кабина лифта. Это ехали дежурные — Сухарь и Вова.
Медработники при виде грозно наставленного на них пистолета исполнили приказание блюстителя порядка с надлежащей скоростью.
Никифоров шагнул к кабине и постучал дулом пистолета по приоткрытому стеклу.
— Трогай, водила!
Машина дала газу.
Они подъезжали, мчались по забитому, переполненному, как всегда, центру. Сердце у Луки бухало, стучало, опережая скорость машины.
— Ну? — спросил Кадушкин, притормозив возле светофора. — Знаете какую-нибудь молитву?
— Нет, Александр Аскольдович, к сожалению, нет…
— А помолиться-то надо! Ладно, так и быть, помолюсь и за себя и за вас…
Этого было не отнять у Маэстро — умение слышать чужие состояния. Только что Лука понимал Бога, бессильно ища нужные слова. Боялся ли он? Разумеется, да, но и надеялся. Так и сердце у него билось: боюсь-надеюсь, боюсь-надеюсь. Надеюсь!..
Кадушкин мчался по Москве, словно ездил тут всю жизнь. Уверенно обгонял, сворачивал на какие-то улицы, по которым и Лука, может быть, не ходил, а уж Кадушкин тем более.