Тайна для библиотекаря

— Сперва надо решиться. — сказал Ростовцев. — Дело то рискованное, да и чертовщиной отдаёт, про эту библиотеку в Москве спокон веку чего только не болтают… Мы, вон, сами какого страха натерпелись, когда сюда лезли!

— Да вот хотя бы соплеменники нашего уважаемого Соломона и залезут. Залезете ведь, Соломончик?

— Жиды-то? — поручик иронически хмыкнул. — Это запросто, жиды — храбрецы известные…

Янкель, услыхав моё крамольное предположение, поперхнулся, и битых пять минут, брызгая слюной и размахивая руками, доказывал, что ни один еврей к этим подвалам и близко не подойдёт — и не из-за страха, а из-за запрета, который наложил ребе Менахем.

Я дождался окончания его излияний и осведомился:

— Ребе, запрет… это, конечно, важно. Но тебе, Янкель, это не помешало спуститься сюда с нами?

— Я ведь говорил: ребе Менахем предупредил, что однажды мне придётся это сделать И даже чёрные свечи дал — те, что мы возле двери жгли, помните?

Я задумался — и словно в ответ на мои мысли в кирпичной толще потолка что-то протяжно заскрипело. Ростовцев опасливо поднял глаз и шёпотом выругался.

— Ну, хорошо, убедил. Верю, что твои соплеменники книги не растащат. А как насчёт того, чтобы помочь нам вытащить их отсюда Скажем, за парочку свитков из этого собрания? Я, вроде, видел на арамейском — вон в том сундуке, глянь…

Это был блеф чистой воды — даже под угрозой расстрела я бы не сумел отличить арамейский алфавит от иврита. Однако звезда Давида, оттиснутая на заскорузлой коже футляра свитка одной из инкунабул, говорила сама за себя.

Янкель уже стоял возле указанного сундука. Он вытащил большой кожаный футляр, извлёк из него пергаментный свиток, намотанный на потемневший от времени деревянный стержень с замысловатыми фигурными рукоятками, развернул.

— Помогут, спрашиваете? Ой-вэй, вы хоть понимаете…

— Увы, нисколько. Просвети.

Это — свиток Торы, переписанный в багдадской ешиве в… точно не скажу, но ему не меньше тысячи лет! Это огромная редкость — дело в том, что согласно нашим законам, если свиток Торы повреждён, то он более не считается священным и должен быть как можно скорее уничтожен. Правило это, как и порядок переписывания и копирования Торы установил семьсот лет назад Ребе Моисей Маймонид, но этот свиток составлен задолго до него.

Янкель понизил голос до благоговейного шёпота. Пальцы его, прикасающиеся к древнему пергаменту, дрожали.

— Да, всё правильно. Это противоречит канону Маймонида, поскольку содержит запрещенные буквы и символы. Да за один этот свиток ребе Менахем сам вынесет всё наверх — хоть в зубах, хоть на четвереньках! — и всех московских евреев заставит помогать!

— На четвереньках нее надо. — милостиво разрешил Ростовцев. А несколько подвод с лошадьми добыть твои соплеменники сумеют? Я прикинул — если грузить без сундуков, то трёх-четырёх должно хватить, только непременно чтоб рогожи были и мешки. Не навалом же их грузить? Да, и кучеров тоже нужно. Вчетвером мы не справимся, а ведь ещё с нашими пленниками бедолагами что-то надо делать…

И он кивнул на Опиньяка. Тот, хотя и не понял ни слова (поручик говорил по-русски) потупился и стал как будто меньше. Физиономия его, перепачканная книжной пылью, покрылась капельками пота.

Но я уже принял решение.

— Сделаем так. Сейчас отберём самые ценные экземпляры, сколько сможем унести, и наверх. По дороге заклиним двери, завал подправим, чтобы не шастали, кому не надо…

— Так кирка сломалась. — напомнил Ростовцев. — Погнутым ломом — много ли наковыряем?

— Сколько сможем. А потом, когда французы уберутся из Москвы, Янкель поможет нам вывезти остальное. Только смотри, Соломон, чтоб без обмана! Я этот свиток с собой заберу, сделаете — верну. Так мне спокойнее будет, да и тебе чтоб без ненужных соблазнов. Договорились?

Янкель тяжко вздохнул и затряс в знак согласия пейсами.

* * *

Гжегош потушил свечу, когда понял, что русские засели в склепе надолго.

Решиться на то, чтобы остаться без света было непросто — но пришлось. Свеча догорела больше, чем наполовину, а клятые москали всё никак не выбирались наружу. Пришлось принимать меры: оторвал от полы хлопчатобумажной рубахи лоскут, раздёргал его по краям и опалил на свече. Он знал, что если пересыпать этот заменитель трута порохом с пистолетной полки, то искра из-под кремня легко его воспламенит, позволив снова затеплить свечу. Метод не самый надёжный, но Гжегош помнил, как на каком-то фестивале англичанин-реконструктор его демонстрировал — и рассчитывал, что сумеет справиться. Правда, действовать придётся наощупь, в кромешной темноте, но что не сделаешь, когда хочется жить…

Тьма навалилась на него со всех сторон. Некоторое время поляк посидел, привыкая к новому ощущению. Крысы шуршали и попискивали вокруг — в отсутствие света они осмелели настолько, что забирались на его вытянутые ноги и обнюхивали кисти рук. К счастью, он уже привык к эти зверькам, и не вздрагивал от омерзения, когда усики или голый хвост прикасались к коже.