Тайна доктора Фрейда

Вдруг он услышал оглушительный шум локомотива. На вокзал прибыл Восточный экспресс, знаменитый поезд с китайскими лаковыми панелями и маркетри в стиле ар-деко в роскошных темно-синих с золотом вагонах, декорированных Лаликом и Пру[13]. В нем купе с настоящими кроватями для шести десятков пассажиров, вагон-ресторан, кухня и салон для дамских бесед. Их отделяли от Парижа тысяча триста километров, то есть предстояло провести в этом составе двадцать семь часов и пятьдесят три минуты.

Именно в этот момент перед внутренним взором доктора Фрейда возникает некий образ, заставив его с содроганием вспомнить трагическую смерть сводного брата Эммануила, произошедшую двадцать четыре года назад. Тот погиб, выпав из поезда, курсировавшего между Манчестером и Саутпортом.

Пассажиры устремились в купе. Семейству доктора Фрейда забронированы места в первом классе; Марта, Жозефина и Паула шли впереди, Люн трусила за ними. Анна протянула руку отцу.

Но прежде чем сесть в поезд, он остановился. Анна бросила на него вопросительный взгляд. Фрейд дрожал, его сердце билось необычайно быстро, ему казалось, что он вот-вот умрет, хотелось развернуться и убежать – быстрее и как можно дальше!

– Пойдем, папа, – прошептала Анна, умоляя его взглядом.

Фрейд сел в поезд, и тот сразу же с адским лязгом содрогнулся, после чего направился на запад Европы – туда, куда Фрейд, восточноевропейский еврей, вынужден бежать.

Какой-то человек на перроне смотрел им вслед. В его руках документы, позволявшие арестовать доктора и пересадить в совсем другой поезд.

Но поезд с семьей Фрейд исчез за горизонтом, а вдоль железнодорожных путей остались танцевать, подгоняемые ветром, клочки разорванных бумаг с цифрами.

Глава 21

Они ехали со смешанными чувствами – надеждой и тревогой. Каждая остановка казалась опасной. Они боялись внезапной проверки, хотя бумаги вроде были в порядке, а гестаповцы даже заставили доктора Фрейда подписать документ, подтверждающий, что германские власти обращались с его семьей «со всем уважением и вниманием к его научной известности», так что у него нет ни малейшей причины жаловаться. Интересно, слышали ли они, как доктор добавил с присущей ему убийственной иронией: «Всем сердечно рекомендую любезность господ из гестапо!»?

Джон Уайли, представитель Америки в поезде, присутствовал для того, чтобы успокаивать Фрейда и его родных при появлении на каждой станции контролеров в униформе. К счастью, Анна предусмотрела все: доктор Штросс часто давал ее отцу нитроглицерин и стрихнин, чтобы успокоить неизбежное чувство тревоги.

– Вот мы и свободны, – бормотал Фрейд.

И свобода была обретена им вместе со славой во время триумфального прибытия на Восточный вокзал в Париже. Чтобы встретить их, ослепленных вспышками фотоаппаратов, явилось столько народу, что они оробели. Все кричали, как они рады видеть их здесь, вне досягаемости нацистского чудовища.

Стоило Фрейду сойти с поезда, как на него накатила волна эмоций и новой энергии. Проезжая через Латинский квартал по дороге к дому Мари Бонапарт, Зигмунд Фрейд уточнил свои юношеские воспоминания. Он тогда жил в маленьком пансионе на улице Руайе-Колар и был учеником и последователем прославленного Шарко. Днем работал рядом с ним, а вечером отправлялся на светские вечера в его прекрасной квартире, где встречал знаменитых обитателей столицы. Париж был тогда переполнен туристами, приехавшими посмотреть на Эйфелеву башню и Большую выставку. Его ученичеством руководила Огюстина-Виктуар, супруга учителя. Это она посоветовала ему сходить послушать Иветту Гильбер, певицу-дебютантку в кафешантане «Эльдорадо». Он не забыл это, и через тридцать семь лет, когда Иветта приехала в Вену, чтобы дать сольный концерт, послал ей цветы и пригласил в «Бристоль» на чаепитие. Она подписала ему свое фото, которое он повесил на видном месте в своем кабинете рядом с фотографиями Лу Андреас-Саломе и Мари Бонапарт.

Во время одного из этих знаменитых приемов у Шарко он встретил врача Жиля де Ла Туретта. И до сих помнил их политическую беседу, во время которой невролог предрек «самую ужасную из войн с Германией». Фрейду стало не по себе, и он сказал, что чувствует себя скорее евреем, нежели австрийцем. И вот он, гонимый еврей, снова возвращается сюда, хотя его родной язык немецкий, и вся его культура и само его существо сформировались в Вене. Ему, словно Вечному жиду, суждено скитаться со своим плащом по столицам Европы в поисках крова. Вот он, с багажом, набитым книгами и унаследованными от отца менорой[14] и старинным гримуаром[15] на древнееврейском, колеблющийся между прошлым и будущим, в панических поисках земли, где бы он смог жить, не странствуя. Его можно узнать по шаткой поступи и беспокойному взгляду. Старый еврей-ашкенази в заношенном пальто, вырвавшийся из штетла[16], выживший в гетто, бегущий от своей тени. За тысячелетия он уже обошел всю Европу и, обогатившись этим опытом, изобрел науку, чтобы понять человека и разрешить тайну зла, которое люди причиняют друг другу.