Тайна Достоевского

Весьма колоритен образ доморощенного поэта из «Села Степанчикова» – лакея Видоплясова. Его поэтический дар характеризует в повести восторженный полковник Ростанев. По его словам, у Видоплясова «настоящие стихи», что он «тотчас же всякий предмет стихами опишет», что это «настоящий талант», что у него в стихах «музы летают» и что, наконец, «он до того перед всей дворней после стихов нос задрал, что уж и говорить с ними не хочет». Он под покровительством Фомы Опискина на полном серьёзе намеревается издать книжку под названием… «Вопли Видоплясова», но самолюбивый автор опасается насмешек над фамилией и требует почтительно, чтобы «сообразно таланту, и фамилия была облагороженная». Но «поэту» не везёт: за короткий срок он становится поочерёдно Олеандровым, Тюльпановым, Верным, Улановым, Танцевым и даже Эссбукетовым, но презираемая им дворня упорно подбирает к очередной «облагороженной» фамилии отнюдь не благородные рифмы…

Невольно подумаешь, что можно носить довольно заурядную фамилию Пушкин и быть гением, а можно быть Эссбукетовым, «рифмовать любой предмет», но оставаться лакеем и в жизни, и в литературе. Такие поэты, высмеянные Достоевским, беспокоятся о чём угодно, только не о том – есть ли у них талант? Только тем, что колоссальный образ Фомы Опискина затенил Видоплясова, и можно, кажется, объяснить тот парадокс, что имя этого лакея-поэта не стало нарицательным.

В карикатурном виде выставил Достоевский в «Скверном анекдоте» отдельных так называемых поэтов-обличителей той поры. Подразумевая под «Головешкой» сатирический журнал Н. А. Степанова и В. С. Курочкина «Искра», писатель выводит в сцене свадьбы у Пселдонимова сотрудника этого издания, который заносчиво смотрит и независимо фыркает, а потом, напившись, грозит всех в «Головешке» завтра же окарикатурить.

Достоевский, несомненно, сгустил краски, изображая этого сотрудника «Головешки» и будет ошибкой думать, что он имеет в виду, например, Курочкина. Нет, Достоевский нарисовал карикатуру на примазывающихся к «направлению» деятелей, которые, ничего для «направления» не сделав, только опошляли его. Нельзя забывать, что Достоевский, полемизируя с противниками из другого идейного лагеря, никогда не отказывал им в уважении, если чувствовал их искренность и убеждённость. Он жестоко высмеивал именно беспринципных «пришлёпников», пользующихся «направлением» как вывеской и саморекламой.

В несколько шаржированной фигуре генерала Иволгина («Идиот») Достоевский показал представителя многочисленного отряда мемуаристов – авторов «Воспоминаний» и «Записок», в которых без труда можно заметить подмену исторической правды вымыслом одарённого фантазией автора. Верьте, не верьте, а я видел это собственными глазами, поэтому пишу – вот фундамент подобных сочинителей.

Наивный князь Мышкин, выслушав весь длинный и «чувствительный» рассказ Иволгина об его якобы встрече с Наполеоном, искренне восклицает, что это стоит увековечивания на бумаге. В ответе генерала, в двух фразах, Достоевский раскрывает всю его сущность: «– Мои записки, – произнёс он с удвоенной гордостью, – написать мои записки? Не соблазнило меня это, князь! Если хотите, мои записки уже написаны, но… лежат у меня в пюпитре. Пусть, когда засыплют мне глаза землёй, пусть тогда появятся и, без сомнения, переведутся и на другие языки, не по литературному их достоинству, нет, но по важности громаднейших фактов, которых я был очевидным свидетелем, хотя и ребёнком…»

Уверенность в том, что литературный талант дело десятое, а главное факты, и ожидание «монументов» хотя бы после смерти – таковы иволгины.

Писателей всегда было и есть, может быть, больше, чем их требуется в жизни, и в прошлом веке имя им было также – легион. В произведениях Достоевского часто мелькают третьестепенные персонажи, занимающиеся литературой, или сообщается о том-то и том-то, что он пробавляется сочинительством. Например, о Степане Михайловиче Багаутове («Вечный муж») сказано только, что он «решительную склонность к литературе имел, даже страстную повесть одну в журнал отослал». Здесь только по ироническому эпитету можно догадываться о художественных достоинствах этой «повести».

Некоторые люди убеждены, что нет ничего легче, чем быть писателем – взял бумагу, перо и, пожалуйста, сочиняй. Вот и Алёша Валковский в «Униженных и оскорблённых» наивно признаётся Ивану Петровичу: «…я хочу писать повести и продавать в журналы, так же как и вы. … Я рассчитывал на вас и вчера всю ночь обдумывал один роман, так, для пробы, и знаете ли: могла бы выйти премиленькая вещица. Сюжет я взял из одной комедии Скриба…» Заметили? Как и многие подобные герои Достоевского, будущий «писатель» не из текущей жизни намеревается черпать сюжеты, а сразу из литературы же. Правда, к чести Алёши, у него хватило ума спохватиться: «А впрочем, вы, кажется, и правы: я ведь ничего не знаю в действительной жизни … какой же я буду писатель?..» Золотые слова!