Тайна двойного убийства

Работать Гусенков уже не мог, сидел, бессмысленно глядя перед собой, так что вошедшая бухгалтерша участливо спросила:

— Не приболели, Владимир Иванович? Или случилось что?

Гусенков отмахнулся, не до бесед ему было. Обдумывал. Ближе к вечеру, захватив с собой папку для бумаг, на негнущихся от страха ногах пошел к Поддыхову. Новая секретарша встала ему навстречу — не успела еще привыкнуть к почестям, вежливая.

— У Романа Григорьевича посетители, подождите, немного.

Гусенков прислушался: в кабинете шел громкий разговор. Секретарша занималась своими делами. И Гусенкова осенило: вот как он сделает!

Незаметно положив на невысокий шкаф свою папку, он постоял несколько секунд, затем громко сказал секретарше:

— Я позднее зайду.

Не поднимая головы, она согласно кивнула. Он вышел.

И начались новые муки. Никогда не знал Гусенков, что может так образно мыслить. Ясно, как в цветном кино, видел он, как человек, называвшийся Гусенковым, крадучись входил в приемную, якобы, за папкой, нечаянно забытой здесь, потом тихо открывал дверь в кабинет, на цыпочках крался к столу председателя, склонялся к маленькой тумбочке. Дальше картины варьировались. То представлялось, что он благополучно забирает аппарат и уходит. Короткая эта и отрадная картина немедленно перечеркивалась другой: из всех углов кабинета выходили суровые люди с черными пистолетами. Так ясно представлял это Гусенков, что запястья ломило от наручников, и он начинал растирать оставшиеся недавние следы на руках. Господи! Да за что же такие ему муки, за что?

Как бы то ни было, время шло, рабочий день закончился, Позвонив в кабинет и приемную, Гусенков довольно просто выяснил, что все ушли. Теперь надо стать артистом. Запасной ключ от дверей есть у вахтера. Скрыв страх маской озабоченности, Гусенков побежал в проходную.

— Папку с бумагами забыл, а они так рано ушли, — торопливо объяснил вахтеру, — давай ключи, я мигом, заберу только.

Вахтер поворчал для порядка, а идти с Гусенковым — на это и был расчет — поленился. Да и пост оставлять нельзя.

— Нарушаю я, — укоризненно сказал он Гусенкову, а тот приплясывал на месте от волнения.

— Должник твой буду, с аванса бутылку поставлю, так и знай — ответил Гусенков сразу подобревшему вахтеру и получил заветную связку.

Складывалось все на редкость удачно, делом нескольких минут было пробраться в поддыховский кабинет. Трясущимися руками Гусенков отодрал черный брусок с рифленым кружком посередине, сунул в карман пиджака. Простота операции была, конечно, кажущейся. Когда наконец Владимир Иванович вышел на улицу, ноги его опять были негнущимися и сердце мелко колотилось под самым горлом. На скамейке возле проходной сидел рядом с вахтером Злоказов и — вот же как оправдывается человеком фамилия — подозрительно глянул на Гусенкова.

— Откуда костыляешь, Володя? Что это у тебя с ногами? А морда-то, глянь, черней земли!

— Сердце пошаливает, — Гусенкову и напрягаться не нужно было, чтобы изобразить страдание.

— Так жми домой, чего ошиваешься здесь допоздна, — не то посоветовал, не то спросил Злоказов, провожая начальника цеха взглядом.

Под этим взглядом словно по угольям прошел Гусенков проходную и, едва оказался за забором, новая печаль одолела: кому и как передать диктофон. По телефону сказали, заберем. Когда и кто? Страшно нести домой эту вещицу, страшно носить при себе. Придут домой? Как в прошлый раз? Гусенков вздрогнул и поежился: не хотелось ночного визита.

Подумалось вдруг: а если?.. Но даже додумывать побоялся. Кому жаловаться, куда идти, если сама милиция… Нет, так рисковать нельзя. Если даже его мучителей разоблачат в конце концов и они его выдадут, что ему грозит? Тюрьма? Да лучше тюрьма, чем могила! Тот утренний лес и теплый запах сырой земли были свежи в памяти и делали угрозы реальными. Нет уж, лучше тюрьма, там все же есть охрана, а здесь он совсем одинок и беззащитен.

Обуреваемый грустными мыслями, Владимир Иванович брел по знакомой дороге, направляясь к троллейбусной остановке. Летний вечер, окраина, безлюдье. Только у перехода, ожидая зеленый свет, стояли несколько прохожих, и Гусенков остановился тоже. Загорелся желтый сигнал, прохожие заторопились, а дисциплинированный Гусенков помедлил, дождался зеленого и шагнул на проезжую часть. Ничего он не видел, сознание уловило только визг тормозов, затем он почувствовал сильный небольшой толчок и поехал по асфальту боком, пачкая серый свой костюм и в кровь сдирая ладоци. Сверху наваливалось что-то грузное, живое и стонущее. Когда остановилось движение непослушного тела, Гусенков увидел, что прямо на нем лежит молодой парень в голубой рубашке с разодранным коротким рукавом, под которым сплошной кровоточащей ссадиной алело плечо. Гусенков попытался вскочить, но мешал парень, и Владимир Иванович, словно червяк, стал выползать из-под тяжелого тела. Парень зашевелился тоже, но, как показалось Гусенкову, с ним расставаться не спешил.

Вокруг собирался народ, и парень хрипло крикнул в толпу:

— Зовите милицию, задавили!