Тайна двух чемоданов

У Стефановича было тесно. В четырехкомнатной квартире в старом доме на Моховой жила когда-то мещанская семья из трех человек, и места им вполне хватало. Были и туалет с фаянсовым унитазом, и банная комната с разлапистой ванной посередине, с медными кранами и варварски-роскошной подставкой под полотенца – бездарным подражанием стилю рококо. Теперь в этой ванне мылись по очереди представители трех семейств, населявших прежнюю тихую обитель пожилых москвичей. Одно из семейств состояло из Казимира Адамовича Стефановича (в прошлом белорусского механика из Вильно, позже – прапорщика русской армии, штабс-капитана армии Колчака), его больной туберкулезом жены и четверых разновозрастных детей. Сейчас глава семьи сидел на краю мещанской купели перед Арсением Ченом. Лейтенант госбезопасности торопился и присаживаться не стал. Стефанович же явно не горел желанием отвечать на вопросы чекиста. Марейкис, и без того мрачный, хмурился все больше.

– Стефанович, у меня очень мало времени. Я показал вам свои документы. Вы поняли, кто я, откуда, и догадываетесь, зачем пришел. Так?

– Вы сами сказали, да и узнал я вас, можно было не представляться, – процедил водитель, не ждущий от разговора ничего хорошего, и машинально потрогал разбитый Марейкисом в прошлую встречу нос.

– Хорошо, что узнали, да только вы ничего толком не ответили. Не хотите говорить?

– Не хочу.

– Напрасно. Вы дали подписку о передаче всей информации о сотрудниках японского посольства, которая станет вам известна в ходе вашей рабочей деятельности в качестве водителя, так?

– Рабочей деятельности… – невесело ухмыльнулся Стефанович, – ну и язык у вас, у чекистов. Как всемером одним пером пишете – и коряво и толку никакого. Рабочей! Пролетариат я теперь, снова пролетариат подневольный. Как ни крути.

– Мне некогда, Стефанович. Мне некогда слушать ваши разглагольствования. Вы дали подписку, обязуясь помогать органам.

– У меня не было другого выхода.

– Да мне все равно, был у вас выход или нет! Вы это сделали! Почему, я не знаю – ради жены, детей, – повторяю: мне все равно! При этом, по имеющейся у меня информации, вы указывали в своих ежедневных рапортах вашему куратору только маршруты движения, остановки, имена ваших пассажиров. Практически все это мы знали и без вашей помощи. Но нам также очень хорошо известно, что некоторые из ваших пассажиров были советскими гражданами, не владеющими японским языком. Нам известно, что японские военные и дипломаты в автомобиле, в вашем, между прочим, присутствии, Стефанович, вели с ними разговоры. И вы об этом ни разу не написали ни строчки! Почему?

Стефанович молчал, понурив голову и сцепив на коленях руки с длинными пальцами, в кожу которых и под ногти уже давно неотмываемо въелись бензин и машинное масло.

– Я вам объясню, почему, хотя не должен этого делать и совсем уж некогда мне этим заниматься сейчас, – продолжал взбешенный, но из последних сил сдерживавшийся Чен. – Вы бывший белый офицер и ненавидите нас, большевиков. Это естественно. Таких, как вы, в стране остались десятки тысяч. Мы вас всех знаем и держим на контроле. Но даже среди них не все так глупы, как вы, Стефанович.

Водитель удивленно поднял голову. Чен кивнул:

– Вы очень глупый человек, Стефанович. Других объяснений тому, что вы творите, у меня нет. Во-первых, вы не понимаете, во что ввязались, хотя вам это должны были доходчиво объяснить. Отказываясь передать нам, НКВД, сведения о разговорах, которые регулярно ведут в вашей машине японские разведчики… Да-да, именно разведчики, что вы на меня так смотрите? Дипломаты они только по паспортам, и вы, кстати, как человек военный в прошлом, это прекрасно знаете. И как военный человек, понимаете, что за ваш саботаж будете наказаны по всей строгости закона. Не надо на меня удивленно смотреть! Получите за саботаж действий советской контрразведки лет пять северных лагерей за милую душу! Что будет с вашими детьми и женой, подумали? Это не все. Во-вторых… Вы ведь служили у Колчака, кажется?

Стефанович обреченно кивнул.

– Правильно. С японцами уже там приходилось общаться?

Водитель протестующе вскинул голову, но возразить не успел.

– Нет, я не думаю, что они тогда проявили к вашей скромной персоне заместителя командира автопанцирного дивизиона разведывательный интерес, хотя у наших следователей на этот счет может быть особое мнение. Но как офицер колчаковской армии вы наверняка должны были видеть действия японцев в Сибири, в Приамурье и должны были понимать, зачем они к нам пришли. Задумывались об этом?

– Я понимаю, – выдавил из себя Стефанович.

– Что вы понимаете? – поднажал Чен. – Вы видели их? Вы видели их обращение с русским населением? Вы что, думали тогда и думаете сейчас, что японцы собираются дорого платить за лес и уголь, за рыбу, хотят помочь нам лучше жить, что они нас хотя бы элементарно не презирают, в конце концов?!

Стефанович почувствовал, что случайно ему попалась лазейка, через которую он может выбраться из этой ловушки, и гордо приосанился:

– Я не русский. Я поляк!