Тайна двух чемоданов

До самого суда Арсений мучался, не зная, сделает ли всесильный нарком хоть что-то для спасения женщин. То, что это было возможно и находилось целиком и полностью во власти Ягоды, Чен понимал, как отчетливо понимал и то, что принять обратное решение – уничтожить мать и дочь Вагнер было куда проще и с точки зрения службы даже правильнее. На этом месте рассуждений чекист никак не мог выйти из создавшихся в голове сумятицы и хаоса. Логика не помогала. Ведь и начальник Особого отдела отказался поручиться за очевидных, хотя и раскаявшихся, пособниц японских шпионов. А он – лейтенант госбезопасности Арсений Чен поручился. Зачем? Почему? Ни при каких обстоятельствах он не мог бы сам себе поверить, что эти женщины никогда и никому не расскажут о «деле двух чемоданов». Какое-то время да, будут молчать, сторониться чужих, бояться новых знакомств – если вообще выживут. Но если выживут… готов ли Арсений за них поручиться? «Не готов», – твердо отвечал он сам себе и сам себе удивлялся, как решительно соврал наркому, взвалив на себя смертельную тяжесть ответственности. Вечерами, проваливаясь в неглубокий нервный сон хронически уставшего человека, он с ужасом признавался себе, что желает только одного: чтобы нарком не поверил ему, Чену, и ничего не сделал. Он знал, что будет присутствовать на суде, и внутренне готовил себя к самому страшному: увидеть ужас и отчаяние Марты и Любови, услышавших приговор – «…к высшей мере социальной защиты». Знал и понимал, что больше всего, больше истерики, больше расстрельного приговора, боится другого: снижения наказания до уровня, когда ему – Марейкису всю жизнь придется бояться, что эти две женщины его подведут. В нем жил омерзительный, но покидающий головы, не выходящий на волю страх за себя, за то, что женщины подведут. Жила рожденная этим страхом надежда на то… да – приходилось прямо признать: на то, что их убьют без его, Марейкиса, участия. Казнят по законам строгого к изменникам родины советского государства, и все – жизнь и служба продолжатся дальше.

И вот вместо этого случилось то, чего он одновременно и боялся и добивался. Женщины не просто выжили, они фактически были помилованы. «Ссылка в Кострому! Волга, молоко, сметана, яйца! Проживут как-нибудь. Да и жить там не всю жизнь и даже не десять лет. Всего три года. Считай, отпуск сразу за все годы работы Любы Вагнер в ОГПУ. Ничего, даже ссыльные работу найдут. Теми же доярками пойдут. А там, глядишь, и забудут, и сами себе на всю жизнь запретят вспоминать, что было, чего не было!» – успокаивал сам себя Арсений Чен, и с каждой минутой, с каждым шагом, что уносил его от оставшегося позади здания суда, настроение чекиста, к его собственному удивлению, улучшалось, а мысли светлели. Уже подходя к служебному подъезду, он подумал о том, что было бы правильно узнать, когда женщины покидают Москву, и встретиться с ними. Приняв это окончательное решение, Чен совсем повеселел и дальше думал уже только о новом задании.

Еще неделю спустя. Северный вокзал в Москве

Пассажирский поезд Москва – Кострома готовился к отправлению. Сильный северный ветер, задувавший, кажется, из самой Костромы, до костей пробирал немногочисленных отъезжающих, пожимавших крепкие руки, обнимавших худые плечи и целовавших небритые или соленые от слез щеки провожавших. Паровоз выпускал клапанами белый пар вдоль перрона, а из трубы его валили вверх клубы черного дыма. Все это под порывами ветра смешивалось, летело в лица людей на перроне, заставляло одних мечтать, чтобы затянувшееся прощание поскорее закончилось, а других – оказаться в теплом купе или вонючем, но тоже теплом плацкартном вагоне с вареными курами и яйцами вкрутую, с водкой и чаем. Лишь немногие искренне не хотели расставаться: матери провожали детей, жены – мужей, уезжающих в командировку, тыкались носами в широкие ватные плечи друг друга, плакали, смеялись, надеялись.

У третьего плацкартного вагона стояли три человека, по-собачьи дрожавшие от холода. Любовь и Марта Вагнер промерзли насквозь. Они уже прошли было к своим местам и принялись распихивать багаж под сиденья и на багажные полки. На последние было не допрыгнуть, и Марте пришлось подавать вещи матери, с трудом залезшей на верхнее место. Потянувшись вверх с очередным тюком, она и увидела через окно подошедшего к вагону Чена. Испуганная девушка показала на него, но Люба Вагнер долго еще не хотела выходить. Лишь когда Чен, дважды постучавший в замерзшее стекло, направился к двери вагона, мать поняла, что встречи не избежать, и принялась заново кутать в куцый заячий полушубок Марту, у которой уже стал немного заметен живот.