Тайна ее сердца

– Нет, – выдохнула Мэггс. – Прошу, не надо.

– Мэггс, – со вздохом произнес Годрик. При этом его голос звучал обеспокоенно.

Мэггс не могла ничего ответить, лишь тянула мужа за запястье, молча указывая на то, чего ей хочется более всего.

И Годрик ее пощадил, оказавшись сверху.

Только теперь Мэггс отпустила его руку и раздвинула ноги. Годрик задрал вверх подол своей ночной сорочки, и Мэггс ощутила прикосновение его горячей кожи. Это было так чувственно. Груди Мэггс коснулось что-то холодное. Должно быть, кулон, который Годрик носил на цепочке. Она задумалась о том, что именно это может быть, а потом все мысли вылетели у нее из головы, ибо тугая плоть мужа коснулась входа в ее лоно.

Мэггс стиснула зубы и непроизвольно сжалась. Однако Годрик пробормотал что-то успокаивающее и медленно, словно дразня, коснулся шелковистых складок.

Мэггс хотелось сказать, чтобы он просто взял ее, а потом предоставил ей возможность успокоиться. Но Годрик не спешил, скользя по шелковистым складкам, описывая чувственные круги, дразня. До слуха Мэггс доносились весьма недвусмысленные звуки, а кожа вспыхивала каждый раз, когда ее касалась плоть мужа. И вскоре она уже дрожала всем телом, изо всех сил стараясь не потерять самообладания. Годрик входил в нее мучительно медленно. Немного вперед, а потом снова назад, с каждым разом погружаясь все глубже. Он был так внимателен, словно занимался любовью с девственницей.

Мэггс понимала, что просто сойдет с ума, если он и дальше будет продолжать в том же духе.

Не этого она хотела. Не в этом так нуждалась. Она не просила мужа о нежном и теплом обращении.

Ей нужно было лишь его семя.

И когда Мэггс уже подумала, что больше не выдержит, Годрик в последний раз подался вперед, и его плоть полностью заполнила лоно жены. Он немного помедлил, тяжело дыша и касаясь грудью груди Мэггс, спрятанной под тонкой тканью сорочки, а потом втянул носом воздух. Годрик начал двигаться, не говоря ни слова. В темноте слышалось лишь его прерывистое дыхание. Мэггс хотелось увидеть его лицо, узнать, смотрел ли он на нее. Ненавидел ли за то, что она заставила его сделать это.

Мэггс не могла дотронуться до Годрика, ибо запретила себе подобную роскошь, поэтому она закинула руки за голову и впилась ногтями в подушку.

И все же тугая плоть мужа быстро и размеренно погружалась в нее, словно безмолвно требуя чего-то. Того, что она запрещала себе дать.

Внезапно у Годрика перехватило дыхание, и он что есть силы вжал Мэггс в мягкий матрас. Она судорожно сглотнула, силясь разглядеть что-либо в кромешной темноте, когда Годрик замер, а потом с какой-то животной силой погрузил в нее свою пульсирующую плоть. Да, Мэггс хотела этого.

Но получила только то, о чем просила.

Его семя.

Годрик осторожно покинул теплые глубины тела Мэггс и перекатился на бок. Ему хотелось остаться, обнять ее и, если она позволит, поцеловать.

Однако Мэггс ясно дала понять, что делает все это без особого удовольствия, а Годрику не нужно было повторять дважды.

Поэтому он встал с постели, накрыл Мэггс одеялом, а когда она что-то протестующе пробормотала, просто сказал:

– Спокойной ночи.

Затем развернулся, ощупью нашел в темноте халат и обувь и вышел из спальни.

Годрик оставил в своей комнате зажженную свечу и теперь был очень рад ее свету. Он вывел его из слишком интимной темноты и напомнил ему, кто он такой.

И кто такая Мэггс.

И все же, даже озаренный светом, он не удержался и подошел к комоду. Пальцы совсем не дрожали, когда он вставлял ключ в замочную скважину, так что он мог вполне собой гордиться.

Годрик поднял крышку шкатулки. Пряди волос лежали на своих местах, и он протянул руку, чтобы дотронуться до них, но не смог этого сделать. Его пальцы все еще хранили аромат кожи Мэггс.

– Прости меня, – прошептал Годрик, обращаясь к Кларе.

В тот момент он не смог даже вспомнить ее лицо, звук ее смеха или выражение глаз. Годрик разговаривал с пустотой.

Он схватился за ящик комода так, что его края больно впились ему в ладони, но так и не смог увидеть Клару.

Он потерял ее.

И остался совершенно один.

Годрик судорожно вздохнул, запустил руку в стопку писем и нащупал теперь уже дрожащими пальцами нужное.

«2 ноября 1739 года.

Дорогой Годрик!

Спасибо за деньги, которыми вы меня обеспечили. На них я починила крышу, и в восточном крыле она почти уже не протекает! Осталась прореха в потолке крошечной комнатки, что находится рядом с библиотекой. Я не знаю, как именно она использовалась, но Батлфилд сказал, будто бы в ней заперли бывшую хозяйку дома, после того как ее муж завел роман с собственным камердинером (!). Но вам ведь известно, как Батлфилд любит подобные шутки.

На прошлой неделе мы доели последнюю малину, прежде чем обрезать на зиму кусты. Все остальное побил мороз. Кроме капусты. А ее я как раз не люблю. А вы? Должна признаться, в это время года я всегда испытываю какую-то странную меланхолию. Листва опадает, готовясь к смерти, и у меня ничего не остается, кроме покрытых инеем деревьев с несколькими уже неживыми, но все еще упорно цепляющимися за ветки листьями.