Тайна Эвелин

Николас пожал плечами, пробормотал что-то о своем желании помочь и вскоре ретировался. После его ухода Эвелин пожалела о своей сварливости. Какой вред может быть от слабой попытки навести порядок? С другой стороны, какой от этого прок? Она засела в своем доме и ждала смерти. Ожидание тянулось уже больше тридцати лет. Никто, кроме Николаса, не увидит, как она живет, да и вообще, ее подобные вещи не интересовали. Зачем ей что-то менять, если единственное желанное для нее изменение было не в ее власти, не во власти кого-либо на целом свете?

Она медленно оттолкнулась тоненькими, как спички, руками от кресла, морщась от усилия, требующегося для того, чтобы хотя бы немного выпрямить спину. Медленно, шажок за шажком, она поплелась в ванную для еженедельного омовения.

27

Только спустя некоторое время Эвелин кое-чего хватилась. Ей привезли заказанные продукты, и она унесла их на кухню, не столкнувшись с необходимостью оборонять свой маленький анклав от нежелательного проникновения. В этот раз справиться сразу со всем доставленным ей оказалось не под силу, поэтому, убрав то, что необходимо, в холодильник, она оставила остальное на кухонном столе, чтобы рассортировать позже.

После этого она стала с кряхтением карабкаться на второй этаж, в комнатушку, служившую кабинетом Джоан. Там она бывала нечасто, потому что не помнила, не преграждает ли доступ туда груда книг за дверью. Но именно там хозяйничал в последний раз Николас, и ей захотелось посмотреть, велик ли нанесенный им урон.

Эвелин преодолевала лестницу ступенька за ступенькой, из последних сил цепляясь за перила, и размышляла о визите племянника, испытывая при этом тяжесть в груди. Напрасно она на него накинулась, он просто хотел помочь и не заслужил нагоняй.

Было даже чудом, что он продолжает ее навещать. Любой другой давно махнул бы на нее рукой, не выдержав недружелюбия и ее вечной раздражительности. А без него она бы совсем зачахла, оставшись в полном одиночестве. Тогда Эвелин могла бы ворчать и негодовать сколько душе угодно, никто ее уже не услышал бы. Если вовремя не опомниться, можно превратиться в Джоан, вот смеху-то будет!

Или это уже произошло? Она так давно лишилась всякого подобия общества, что уже не знала, годится ли для чего-то подобного, хотя опасалась, судя по разговору с Николасом, что напрочь разучилась общаться. Ей даже нравилось думать о себе как о несносной брюзге. Эту роль она сыграла бы без всякого труда, для нее ей не пришлось бы прибегать к своей коллекции актерских уловок, к тому же брюзгливость помогала держать людей на расстоянии, что было ей теперь на руку. Николас стал исключением, он был родным ей человеком, к нему можно было быть подобрее.

Взойдя на второй этаж, Эвелин толкнула дверь кабинета, но дверь не поддалась – не иначе, придавленная чем-то изнутри. Она несильно ударила в дверь плечом – не хватало ей перелома хрупкой косточки! Дверь приоткрылась самую малость, но и этого Эвелин хватило, чтобы нырнуть в комнату.

Там все оказалось не так плохо, как она боялась. Непонятно, что так возмутило Николаса! Да, везде, где только можно, лежали книги, но на персидском ковре еще не до конца выгорели алые медальоны.

Ясно было, что относительно недавно здесь кто-то побывал. На тех местах, откуда забрали какие-то предметы, не было пыли. Все вместе смахивало на декорацию, и это даже доставило ей удовольствие, пусть и немного извращенное.

Потом Эвелин повернулась, посмотрела на книжные полки за дверью – и обомлела. Куда подевались книги? Стоя с разинутым от удивления ртом, она смотрела на пустую полку длиной в добрых три фута: там не осталось ни одной книги! Покачнувшись от изумления, Эвелин шагнула к полке, уже не помня об опасности обо что-нибудь удариться.

Она не знала, каких книг недостает, но это было неважно, книги при необходимости можно было бы заменить другими. Но вместе с книгами с полки могло исчезнуть кое-что еще, неизмеримо более важное.

Сердце так колотилось, что стук отдавался в ушах. Подойдя к полке, она зажмурилась от страха, но, когда осмелилась открыть глаза, облегченно перевела дух. Все стояло на прежнем месте, строго по годам, – ее дневники. Эвелин с детства была яростной приверженкой ведения дневников. Чувствуя себя чужой в родном доме, она находила в дневниках отдушину, сбегала в их компании от повседневных мук. В детстве она тщательно прятала дневники от родных, никому из них она не доверила бы свое сокровище из страха быть поднятой на смех.