Тайна исповеди

Много лет спустя, во взрослой жизни, я в очередной раз оказался на мели, жизнь дала трещину, и, распродав какие-то ценные вещи, типа no name, но тем не менее из толстого настоящего денима джинсовой куртки, — я вдруг вспомнил про ту медаль, которая по причине компактности сопровождала меня в скитаниях. И — решил ее продать. В те годы простые люди про интернет и не слышали, так что я купил «МК» и стал читать полосу объявлений, и нашел там, где позже появилась реклама публичных домов, телефончик скупщика медалей. Позвонил ему… Он оборвал мои объяснения по поводу особенностей товара и сразу сказал, что и так в теме, и назначил встречу через два часа на дальней станции метро. Коллекционер был, как сейчас помню, в очках и в шляпе, с дипломатом. На медаль он кинулся, как коршун, но, как только взял ее двумя пальцами, тут же брезгливо перекинул ее мне обратно на ладонь с возгласом:

— Так она ж не золотая! Алюминий это, что ли? На кой мне такая…

— Алё, мужик, ты ж говорил, что ты в теме! И знаешь всё про школьные медали!

— Но ты ж сказал, что она золотая!

Я быстро шел за ним, пытаясь догнать, и просил денег на две бутылки водки, братва ждала меня на блатхате, мы были уверены, что тем вечером таки выпьем, отдохнем, как белые люди. Я на ходу торопливо сбивал цену, ну хоть на две портвейна-то дай — но он молча убегал от меня.

Медаль уцелела, так и осталась у меня, раз в пару лет она попадается мне на глаза, выныривая из круговорота барахла, и я читаю надпись: «За вiдмiннi успiхи та зразкову поведiнку». Это ничего не стоит, когда нас хвалят и превозносят, поддельное золото я не смог сменять даже на пару бутылок сомнительного пойла. И пораженья от победы ты сам. Как там дальше?

Через много лет своим детям я сказал, что они вольны получать любые оценки, мне до этого нет дела. Что-то же я понял. Вот, пожалуй, единственная выгода от старой награды.

Я принял ту медаль равнодушно, без восторгов — и тем самым совершенно случайно сделал шаг, еще один, по пути самурая.

И дальше — перед отъездом с родины, перед избавлением от своего городка, в котором я больше всего любил вокзал, потому что именно оттуда я поездом сбегал на север, — прошел выпускной как бы бал, а на деле просто пьянка.

Проходило это мероприятие на окраине шахтного поселка, неподалеку от знаменитого дурдома, — в хате одноклассника. Родители его пустили к себе банду по доброте душевной. Домик был бедный, низкий, вросший в землю — такие вам покажут на острове Хортица в Запорожской Сечи, так строили, чтоб экономить на отоплении. Хатка эта саманная стояла на участке в четыре сотки, столько давали там и тогда — не шесть среднерусских, а поменьше, может, оттого, что на Юге больше солнца и там чернозем, так что урожай даже с такого клочка будет гарантированно побогаче северного, и семья с него сможет как-то прокормиться.

Мы скинулись по десятке и еще же, смутно припоминаю, до этого классом ездили в ближайший совхоз и там работали на току, грабарками перекидывали зерно, а деньги — на общак. Активистки, мамаши из родительского комитета, к банкету нарубили салатов, натащили домашних солений и консервов типа соте, такой закрутки из синеньких. Еще была дефицитная вареная колбаса и домашние котлеты с пюре, и даже пяток банок шпрот, привезенных кем-то из Москвы и заначенных для торжественного случая, который вот же и настал.

Перед банкетом мы с ребятами пошли в школу — так прочувствованно, ностальгически, ну и чтоб развлечься напоследок. Там был тир с мелкашками, калибр 5,6 мм, иные из нас тренировались в стрелковом кружке и замечательно стреляли, ну а как иначе, это же был наш frontier, граница русского мира, то бишь скифских диких полей, — и Европы, которая начиналась, казалось, в близком — до него 20 км — Донецке с его проспектами, фонарями на улицах, брусчаткой местами и кварталами сталинских домов с цоколями из фальшивого дикого камня. Какие-то куски Донецка — Артема, что ли (там, где был магазин с книжками на иностранных языках), улица такая крутая, если без тормозов, так унесет в Кальмиус — были ну чисто как Крещатик. Реально есть сходство! Так спуск от шахты Бажанова к шахтному поселку, по улице, где ходили сперва автобусы, а потом уж и вовсе троллейбусы, — дико похож на дорогу от метро «Измайловский парк» к улице Первомайской. И уклон — тот же, и такие же тополя по обочинам, и послевоенные двухэтажные дома, построенные пленными немцами, по сторонам, и провинциальный полумертвый покой. Особенно весной, в синий вечер, когда резкость сбивается, примешь стакан — и сходство усиливается вплоть до потери чувства реальности, будто тебя как-то выхватило из одного мира и закинуло в другой. И клуб на Первомайской — вылитый поселковый ДК с теми же характерными античными колоннами. Он только как бы сдвинут на пару кварталов вбок, но это не против законов природы, вон же редакцию «Труда» перетаскивали с места на место, за каким-то хреном. Разница в том, что У НАС ТАМ клуб был шахтный, а У НАС ТУТ — районный, выше рангом.