Тайна исповеди

И вот тут случилась длинная пауза. Елена, наверно, вспоминала то лето — а это не так просто, когда почти век с тех пор прошел. Пока она молчала, я вдруг поймал себя на престранной мысли… Я в эту паузу был просто этой мыслью — с кого срисована Лолита — ударен! При чем тут это? При том, что Елена в 1919-м году в Крыму была привлекательной нимфеткой — иначе, подумайте головой, с какой бы стати взрослый парень стал возиться с такой пигалицей? Это единственно возможное объяснение — она была нимфеткой… Но — недоступной, запретной, так же, как и Лолита из книжки, и даже еще больше — родная сестра все-таки. Нет смысла вслед за Набоковым повторять его (заведомо ложные) измышления про то, что сюжет он взял из головы и только из нее одной. Не, ну если и так, то в голову-то как залетела эта криминальная идея?

Я представляю себе, причем с необычайной легкостью, как это мучило его. Видение девочки, которая смотрит на него влюбленными глазами (какими же еще она могла смотреть на старшего брата, красота которого ей помнилась и через 80 лет?) — но никогда, ни-ког-да не будет ему принадлежать? Или будет — это я про набоковский роман «Ада», описывающий плотскую любовь брата и сестры.

И вот в наши дни мадам Сикорская, тогда в возрасте 92 лет, продолжает:

— Он научил меня… огромному количеству вещей… Любимая книга моя книга — из его — «Дар»! Я хорошо помню ту берлинскую жизнь. Эти описания, как он ходит купаться в Грюневальд. Боже, сколько я там раз бывала, в этом Грюневальде! У него был романс со Светланой Зиверт. Они были обручены. Но родители этой его невесты решили, что она не должна выходить за безработного. И Светлана ему отказала. Он тогда вот что написал:

Иль дула кисловатый лед,
прижав о высохшее нёбо,
в бесплотный кинуться полет
из разорвавшегося гроба?
Нет, я достойно дар приму,
великолепный и тяжелый,
всю полнозвучность ночи голой
и горя творческую тьму.

Да кто из нас в нежном возрасте не подумывал о самоубийстве? От несчастной любви? По правде сказать, лучше переживать такие крушения в нежные детские годы, когда застрелиться довольно сложно, по ряду причин. Это просто спасение, когда такое выпадает на юность! С некоторыми вещами не надо тянуть, да. Всё хорошо вовремя. Набоков про это так прямо и сказал: «Мы любили преждевременной любовью, отличавшейся тем неистовством, которое так часто разбивает жизнь зрелых людей. Я был крепкий паренек — и выжил…»

«Лолита» — иногда мне кажется, что вообще она, не вся конечно, но какие-то страницы — про мое детство. Я прям застываю, открыв рот, когда натыкаюсь на:

«Полоска золотистой кожи между белой майкой и белыми трусиками… Я рос счастливым, здоровым ребенком в ярком мире книжек с картинками, чистого песка… морских далей и улыбающихся лиц… мы наскоро обменялись жадными ласками, единственным свидетелем коих были оброненные кем-то темные очки. Когда моя рука нашла то, чего искала, выражение какой-то русалочьей мечтательности — не то боль, не то наслаждение — появилось на ее детском лице. Сидя чуть выше меня, она в одинокой своей неге тянулась к моим губам, а ее голые коленки ловили, сжимали мою кисть, и снова слабели…

… я, великодушно готовый ей подарить всё — мое сердце, горло, внутренности, — давал ей держать в неловком кулачке скипетр моей страсти…

Я стоял на коленях и уже готовился овладеть моей душенькой, как внезапно двое бородатых купальщиков — морской дед и его братец — вышли из воды с возгласами непристойного ободрения… похабные морские чудовища, кричавшие „Mais allez-y, allez-y!“, Аннабелла, подпрыгивающая на одной ноге, чтобы натянуть трусики; и я, в тошной ярости, пытающийся ее заслонить…»

Они орали по-французски, которого я не знал — в детстве. А Набоков, небось, тогда знал.

И там то и дело упоминаются мимозы, сразу приходит мысль — это про Крым. Про Крым — и его сестру Лену. Когда я с ней, бабушкой-старушкой, говорил в Женеве, то всё вспоминал вопрос, который мучил покойного: куда деваются нимфетки?

Я это читаю, «Лолиту» — и мне становится не так одиноко.

«… допускаю, что вы уже видите, как у меня пенится рот перед припадком — но нет, ничего не пенится…». Это написал он, а я разве что с облегчением подписываюсь — как ставят подпись под петицией.

Глава 12. Крымнаш

Крым как рай — и у меня, и у Набокова — вполне удавался. Густой воздух, в нем запах хвои и травы, и спелых южных плодов. Пальмы, само собой. Теплая мягкая земля. Солнце, солнце, тепло, слабый ветер. В раю невозможны ураганы. Ну разве только для обслуги, для местных, когда счастливчики-экскурсанты разъедутся по своим унылым пыльным поселкам, в Жиздру и Белев, про которые в Ялте вспоминал Чехов, и в С(ерпухов), куда вернулась хорошо отдохнувшая и падшая — не зря ездила на курорт — дама с собачкой.