Тайна исповеди

И вот у нас с Марлис в Союзе это всё тянулось и тянулось, наматывался уже снежный как бы шар, чисто как для снеговика. Как-то она сказала, что скоро приедут ее родители, они страстные туристы, а тут такой повод: дочка в дальних краях учится! Я пропустил эту инфу мимо ушей. Приедут — ну и приедут, мне-то что. Я помнил какие-то смешные и трогательные истории про ее стариков. Была байка про то, как они зачали Марлис. Папаша держал себя в руках и вынул до того как (ему удалось то, что они там называют aufpassen), а через полчаса заехал по второму разу. Молодые и не думали, что в засаде с первого захода таится тевтонское семя, сметающее всё на своем пути, — и вот вам, пожалуйста, внеплановое зачатие! Каково это было пережить немцам, привыкшим всё рассчитывать наперед…

Когда старики приехали, в какой-то из вечеров я был приглашен на скромный, но торжественный ужин. «Теща с тестем» оказались милыми люди. Цирлих-манирлих, салфетки, вилки-ножики, сладкие улыбки, предупредительность и деликатность. Они, люди воспитанные, старательно артикулировали, никакой скороговорки — чтоб я, иностранец, всё понял и не испытал неудобств. Гражданский мой тесть поднял дежурный тост за мир и за всё хорошее и под это дело выдал казенную гэдээровскую фразу: никогда больше с немецкой земли не должна изойти война. Это всё виноватым он голосом, мне даже стало немного жаль тостующего. И я решил его утешительно похлопать по спине:

— Ну ты-то при чем тут? Ты ж не воевал.

Ответ был для меня неожиданный:

— Почему же? Я был на войне.

— Как? На какой такой? Когда ты успел? У меня только дед воевал, а отец в 41-м был совсем пацаном, только в школу пошел… При том что я постарше твоей дочки!

— Ну просто Марлис — поздний ребенок…

— И где ж ты, пардон, воевал? «Идут по Украине солдаты группы „Центр“»? Сталинград? Белоруссия? Освенцим? Или, скажешь, зенитчиком был на Западном фронте?

— Последнее верно. Ты угадал. Зенитчиком. На Западном.

Я был уже весьма пьян — раньше я заводился, когда пил водку, много, и для чего-то хотел выпить еще и еще. Таким был когда-то образ щастья. Так понималась удача. Успех. Достижение. Водки quantum satis! Что-то такое описывал Михалыч в «Мертвом доме». Арестант в день рождения добывал водки, любой ценой, и пил, пока не упадет — иначе, считалось, праздник не удался. Сокамерники относились к этому с пониманием, радовались за него и мечтали, что случится и у них славная гулянка когда-нибудь. Хоть целый год придется на нее копить — неважно! И уж если человек может себе позволить напиться не раз в год, а почаще, то зачем же ограничивать себя и принимать щастье по-жлобски дозированно? Да, я был, бывал пьян, свободен, рад, что мог мог себе позволить напиться и выразить все свои чувства, какие были.

А на том ужине я впал в тупую задумчивость. В тихом, воспитанном и даже как бы запуганном старикашке — он казался мне долгожителем в те его 60, а мои 20 с чем-то лет — я не готов был усматривать убийцу из вермахта. Эх, а ведь сколько раз я мечтал о такой встрече! В нежные годы! Что вот я встречу фашиста, ну то есть немца — и хладнокровно и гордо, и справедливо, спасая мир, мир во всех смыслах слова — убью его, как вот убивают бешеного волка, и буду при этом довольно улыбаться. А потом, получая за это орден, скажу, что меня можно было и не награждать, на моем месте так поступил бы каждый.

И вот! Встреча, которой я ждал всю свою — на тот момент еще молодую — жизнь, — состоялась. На тебе, бери, сбылась твоя мечта! (Это как секретарша рыдала: ее, наконец, спросили, ошибившись номером — это прачечная? — и она вместо «хуячечная» ответила, как дура — «министерстве культуры».) Сбылась — а я что? Сижу, пьяно улыбаюсь — и?

Я растерянно помолчал и сказал только беззлобно:

— Вас послушать, так вы все воевали зенитчиками на Западном фронте! А кто ж партизан расстреливал? Кто деревни жег в Белоруссии?

— Да я точно на Западном воевал! Сбивал бомбардировщики. Которые летели сбрасывать бомбы на мирные города. И после я попал плен. На Западе. И в лагере отсидел два года.

— Где сидел?

— В Бельгии. На шахте вкалывал, в проходке.

— Ну, тут ты и попался. Если б ты сидел в Бельгии, то знал бы французский! Ха-ха!

— Так я знаю. Mais je parle bien Française!

— Du spinnst wohl![2] Да ладно тебе! Не пизди!

Далее я спросил его что-то на французском, это не лучший мой язык, но тем не менее. Он ответил. Плохо, нескладно, но смысл передал. Произношение у него было то еще — ну так он колледжей не заканчивал!

Дальше мы в ходе той давнишней пьянки говорили на ломаном французском. Который он учил в Бельгии на шахте, а я — в парижских пивных и, чуть не забыл, в казино в Cannes. Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь, вот уж что верно, то верно… Короче, меня этот его ломаный французский убедил тогда.

— К сожалению, я всего год учил французский, в школе. И говорил совсем чуть-чуть. Но в лагере переводил кое-как. Это всё ж лучше, чем ничего!