Тайна исповеди

Да, так я помчался тогда с каникул к нему в общагу, прям из аэропорта, с чемоданом — рюкзаки в те годы были не в моде. Отчего я рассчитывал его застать дома вот ни с того ни с сего так, средь бела дня? В домобиловскую эпоху? Так мы же переписывались, он знал, в какой день я прилечу. Конечно, сразу к нему, иначе и быть не могло, он это понимал, без вариантов. Я вошел тогда в его комнату без стука, дверь всегда была открыта, да чего там красть.

Его койка была дальняя левая, у окна. Так вот на ней сидели двое. Ближе ко мне — Димон, а под его рукой — как ни странно, Инга. Он смотрел на меня с растерянной неяркой улыбкой. Она — тоже с улыбкой, только очень грустной.

— О, привет! Привет всем! — сказал я. — Вот и повод выпить, за встречу, конечно же!

Немцы опять в Подмосковье, опять дошли до Москвы, — сказал я себе, подумав про нее. В «Комедиантах» по книжке Грина Лиз Тейлор — на нее страшно была похожа моя мать в молодости — сыграла немку, отец которой, нацист, после войны был пойман и повешен. Инга не рассказывала мне про своего деда, он вполне мог быть и эсэсовцем, как они там тогда любили, и при чем тут она? За давностью лет… Но вот этот немецкий военный флер все равно не оставлял меня, никогда, и всякий германский старик пробуждал во мне только одно — известно что…

Со мной была бутылка перцовки и кусок вареной колбасы.

Мы все молча обнялись и сели за стол. Я был рад, что вот, наконец, свободен! Женат-то я на Инге и так не был, да мы и расстались уже, но что-то висело на мне, как-то придавливало к земле. Невидимые узы душили. Слабо, но ощутимо. И вот теперь — всё! Инга отстегнулась от меня. Теперь она чужая, она — отдельно. Свобода. Легкая, веселая и — полная. Была радость оттого, что вся эта наша история кончилась, ко взаимному удовольствию. То есть — к моему и к его. К Инге я в голову не заглядывал, даже и не пытался, от греха подальше, но чего уж тут, нешто этой плохо для нее — заполучить тепленьким такого премиального красавца — моего друга. Как странно, что она была в этом городе, в этой комнате, куда меня забросило пусть в гости, но со всей неизбежностью! Нет на свете более ненужной вещи, чем любящая женщина, к которой ты равнодушен, даже если относишься к ней в целом неплохо. (Кто первый это сказал? Не помню.) Зачем она тут? Давно ли? Как попала? Почему всё повернулось так? Ну, это всё было не так важно, как окончательное решение вопроса о моих с ней отношениях.

Слово за слово, через полгода они расписались, сняли квартирку, и я по старой дружбе — или по старым дружбам, или по любви и дружбе, совет да любовь — навещал молодых в их гнездышке. Бывало, придешь к ним с пустыми руками (будучи на мели), а Димон уж встречает меня у двери и быстро засовывает в мой портфель две или три «Перцовки», и торжественно заходит со мной и этим портфелем на кухню, где гостеприимно шкварчали на сковородке котлеты, — вот, гость принес выпивку, ну не отказываться же от подношения, в самом деле!

Она встречала меня сурово, говорила противным голосом, что — ах, ах — я спаиваю ее мужа. Я не спорил, не сдавать же друга, и делал виноватое лицо. («Кто отдаст душу за други своя…») Мы выпивали всё, что было у меня в портфеле, он приносил еще из загашника недопитую «Зубровку», и я, икая, укладывался на диванчик и кряхтел и храпел там до раннего утра, когда мы все подхватывались и бежали каждый по своим делам.

Она называла меня ебаным алкоголиком, а невнятных сентиментальных стихов больше не декламировала. Куда подевалась прежняя дымчатая лирика? Передо мной был совершенно другой человек! Жесткая нудная жена, какое щастье, что не моя, а чужая — повторял я (себе) то и дело, и это была важная ступень на пути к пониманию того, что вообще есть щастье. Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло. Можно только представлять себе, в общих чертах, как Димону было больно оттого, что ему досталась только тусклая пустая оболочка, лягушечья шкурка, занудство и угрюмость домашнего быта, — а нежная, романтическая (пусть даже и фальшивая) красавица, какой она была раньше, вся досталась мне, а после исчезла, как ее и не было, вместо нее — холодная хозяйственная тетка, каких полно кругом… «Пускай ты выпита другим, но мне досталось, мне досталось», — как там у автора классического русского блатняка. Принцесса оборотилась в лягушку, такая сказка наизнанку.

Это как в кино, когда убивают главного героя, и это как бы ты сам, это ты смело воюешь и побеждаешь, но убивают-то не тебя, ты смотришь на печальный финал со стороны, ну грустно тебе, и что с того — ты всё равно живешь дальше и у тебя еще будет много всякого разного…

Непонятно, кому досталось больше унижений в их доме — ему или мне. Однако я все равно продолжал бывать у «молодых», да хоть потому, что жизнь дала трещину, я оказался на мели — и тащился в страшную даль ради того только, чтоб просто пожрать. Я довольно долго жил так, бродяжничая, изредка зарабатывая сколько-нибудь скупых банкнот, которые меня не спасали, а только выручали на время, короткое время, на пару-тройку дней.