Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика

"Нагваль сказал, что только маг, который видит и является бесформенным (т. е. потерявшим человеческую форму, о чем мы еще поговорим ниже — А. К.), может позволить себе помогать кому-либо. Вот почему он помогал нам и сделал нас такими, какие мы есть. Не думаешь ли ты, что можешь ходить повсюду, подбирая людей на улице, чтобы помогать им?" — спрашивает у Кастанеды Ла Горда. (V, 588–589) Высокая степень ответственности (а вовсе не безразличие) за все живое не дает воину по собственной прихоти вмешиваться в естественный ход вещей. Карлос в связи с этим вспоминает такой случай:

"Как-то в городе я поднял улитку, лежавшую посреди тротуара, и бережно положил ее под какой-то виноградный куст. Я был убежден, что оставь я ее на тротуаре, люди рано или поздно раздавили бы ее. Я считал, что убрав ее в безопасное место, спас ее. Дон Хуан тут же показал мне, что это не так. Я не принял во внимание две важные возможности. Одна из них была такой: улитка избежала верной смерти на виноградных листьях от яда. А другая — улитка имела достаточно личной силы, чтобы пересечь тротуар. Своим вмешательством я не спас улитку, а только заставил ее утратить то, чего она с таким трудом достигла. Когда я захотел положить улитку туда, где нашел ее, он не позволил мне и этого. Он сказал, что такова была судьба улитки — что какой-то идиот пересечет ей путь и прервет ее продвижение. Если я оставлю ее там, где положил, она, быть может, будет в состоянии собрать достаточно личной силы и дойти туда, куда собиралась." (V, 589).

Обратной стороной этого аспекта безжалостности оказывается тот факт, что и сам воин не нуждается ни в помощи, ни в утешении. Жалея себя, мы часто с удовольствием делимся личной ношей с окружающими, перекладываем на кого-то ответственность за свои действия, требуя понимания или поддержки. Воин этого не делает. Но и здесь соображения этического порядка никакой роли не играют. Стремясь высвободить как можно больше психической энергии, воин прекращает жалеть себя, в результате чего просто перестает нуждаться в такого рода поведении. Он прекрасно сознает свое экзистенциальное одиночество на пути (то одиночество, что обычному человеку представляется непереносимо ужасным) и слишком ясно видит, что всякое обращение за помощью, как и всякое перекладывание ответственности, всегда есть только самообман и свидетельство недопустимой слабости.

"Никогда не думал, что тебе нужна помощь, — говорит дон Хуан. Ты должен культивировать чувство, что воин ни в чем не нуждается. Помощь в чем? У тебя есть все необходимое для этого экстравагантного путешествия, которым является твоя жизнь… Жизнь — это маленькая прогулка, которую мы предпринимаем сейчас, жизнь сама по себе достаточна, сама себя объясняет и заполняет. Понимая это, воин живет соответственно. Поэтому можно смело сказать, что опыт всех опытов — это быть воином. <…>

— Если воин нуждается в утешении, — продолжал дон Хуан, — он просто выбирает любого человека и рассказывает ему о своих трудностях. В конечном счете, воин не ищет ни понимания, ни помощи. Говоря, он просто облегчает свою ношу. Но это при условии, что у воина есть талант к разговору. Если у него нет такого таланта, то он не говорит ни с кем." (IV, 57)

Космическое одиночество, в которое неминуемо погружается дон-хуановский воин, для человека, не преодолевшего собственное эго, состояние действительно ужасное. Ощущение абсолютного равенства всего перед всем, соположенности себя со всем остальным миром, приходящее в результате аннигиляции эгоистических механизмов, кардинальным образом переиначивает видение и переживание бытия, устраняя одиночество и любые виды страдания. Но прежде, чем произойдет подобная трансформация, воин последовательно испытывает труднейшие этапы становления, пока одни чувства уходят из его жизни, а другие — приходят. Его оставляет и страдание, и сострадание, и многое другое.

"Воины не способны чувствовать сострадание, потому что они не испытывают жалости к самим себе. Без движущей силы самосожаления сострадание бессмысленно.

— Hе хочешь ли ты сказать, дон Хуан, что воин всегда сам по себе?

— В известном смысле да. Для воина все начинается и заканчивается собой. Однако контакт с абстрактным приводит его к преодолению чувства собственной важности. Затем его «я» становится абстрактным и неличным." (VIII, 42–43)

Как видно, психология человека и впрямь переполнена парадоксами. Воин, для которого "все начинается и заканчивается собой", т. е., как считает ординарное сознание, — закоренелый «эгоист», приходит к безличному — высшему проявлению не-эгоистического бытия личности, а человек, поглощенный озабоченностью и жалостью ко всему окружающему, всю жизнь оттачивает и совершенствует только свой рафинированный эгоизм.