Тайна Карлоса Кастанеды. Часть I. Описание мира

Чтобы отделить объект от наличной (ситуативной) потребности субъекта, надо выразить его в чем-то отличном от его эмоционально-чувственного переживания. Такой формой отчуждения, выражения отраженного содержания (отражение отражения) в устойчивой форме является фиксация его в знаке, в словесном значении, о чем писал еще Гегель. Таким образом язык фиксирует переживаемую действительность. Обратной стороной того же процесса оказывается неминуемое отдаление восприятия от Реальности, господство языкового детерминизма в перцептивном аппарате человека. Мы более не воспринимаем то, что реально предлагается органам чувств, – с той поры, когда языковое сознание стало доминирующим, мы «воспринимаем» слова, их жестко закрепленные значения и такие же жесткие взаимоотношения значений, независимо от того, в какой мере языковые связи согласуются с конкретной, ситуативной действительностью.

В гипнотических опытах, основанных на языковом воздействии, этот эффект заметен особенно ярко. Например, психологи В. Ф. Петренко и В. В. Кучеренко сообщают о любопытных последствиях постгипнотической инструкции на восприятие испытуемых. В третьей стадии гипноза (с последующей амнезией) испытуемым внушалось, что, выйдя из гипноза, они не будут видеть некоторые предметы. Испытуемые действительно не видели «запрещенные» предметы, более того – они не видели и все то, что оказывалось семантически с ними связано. Например, если испытуемым внушалось, что они не будут видеть сигареты, то они не замечали также пепельницу с окурками, спички и т. п. Если же семантически связанный предмет назывался, то испытуемый не мог вспомнить его функцию. Так, один из участников эксперимента, указав на лежащую на столе зажигалку, назвал ее «цилиндриком», другой – «тюбиком для валидола» и т. п. Гипнотическое запрещение «видения объекта» ведет, очевидно, к блокированию связи «образ – слово», и воспринимаемый объект не осознается испытуемым, «не видится» им.

Такая удивительная взаимосвязь заводит нас довольно далеко. Можно, например, утверждать, что отсутствие в языке некоторого значения приводит к существенному ограничению в восприятии реальности либо делает такое восприятие вообще невозможным – оно уходит в подсознательное, как и огромный объем сенсорного «шума», о котором мы говорили в предыдущей главе.

Ярким примером таких ограничений опыта, налагаемых языком, может послужить, в частности, восприятие цвета у североамериканских индейцев в языке майду. Для описания всего цветового спектра у них имеется всего три слова: лак (красный), тит (сине-зеленый) и тулак (желто-оранжево-коричневый). В то время как человеческие существа способны различать в видимом цветовом спектре 750 000 различных оттенков, носители языка майду распределяют свой цветовой опыт по трем категориям, которыми они располагают в своей лингвистической системе. Скажем, для говорящих на языке майду желтая книга и коричневая книга не отличаются друг от друга – обе книги будут цвета тулак. Исследователи психосемантики часто указывают, что подобные ограничения легко преодолимы, о чем свидетельствует наша способность разговаривать на разных языках, т. е. для организации собственного опыта и репрезентации мира мы способны применять несколько «социально-генетических фильтров» (по терминологии Гриндера и Бэндлера).

Однако не следует забывать, что мир языковых «реальностей» замкнут своей внутренней логикой, и не стоит в этом отношении проявлять особенный оптимизм. Вы можете лишь переходить из одного языкового мира в другой (конечно, если вы полиглот), но реальность вне языка останется чем-то в высшей степени неопределенным, призрачным, для сознания несуществующим, ибо неназванным.

В связи с этим особый интерес представляет мнение известного исследователя культуры и языка нагуа – именно на этом языке говорили древние маги традиции дона Хуана – Франциско Хавиер Клавихеро. «…Утверждаю, – говорит он, – что нелегко найти язык более пригодный для рассуждений на метафизические темы, чем мексиканский (нагуа. – А. К.), ибо трудно назвать другой язык, в котором бы содержалось такое большое число абстрактных названий, как в этом» (цит. по: М. Леон-Портилья. Философия нагуа. С. 49). Собственно говоря, мы не знаем никакого восприятия с момента появления языка; мы знаем другой психологический процесс – осознание при восприятии. Это и есть удвоенное отражение, вторичное отражение мира с помощью знаковых средств.