Тайна клеенчатой тетради<br />Повесть о Николае Клеточникове

— Таким желает видеть земство бюрократия — неким особым департаментом, еще одним. Однако это не значит, что так будет, — спокойно возразил Винберг и продолжал: — У России нет другого пути, кроме развития начал, заложенных земской реформой. В книге, о которой я говорю, Александр Илларионович прямо связывает успех этой реформы с решением наших общих хозяйственных трудностей. Если угодно, я постараюсь передать существо его рассуждений.

Винберг обвел взглядом собравшихся, ожидая возражений или вопросов, но все, казалось, были заинтересованы и ждали, когда он начнет, даже Щербина, который ушел в дальний угол и упал там в глубокое кожаное кресло со скептической гримасой. Щербина, хотя и был моложе всех в этом кружке мужчин, пользовался, кажется, немалым уважением, несмотря на свой скептицизм, может быть показной, иначе его бы не пригласили участвовать в беседе, с которой хозяин дома, похоже, связывал серьезные расчеты; вероятно, решил Клеточников, именно Щербину в первую очередь имел в виду Корсаков, когда говорил утром о ретроградстве. Неподалеку от Щербины устроился судья, тоже в глубоком кресле. Он вошел на веранду с тростью и цилиндром, очевидно по рассеянности забыв оставить их в прихожей, и теперь, бросив цилиндр на подоконник и поставив трость между колен, уперся в нее подбородком, отчего его серое, в буграх и складках, как бы сморщенное лицо сделалось еще более сморщенным, и стал смотреть в одну точку перед собой. Дамы сидели на плетеных стульях у овального плетеного стола, стоявшего посередине веранды, Визинг и Ашер пристроились за их стульями, Клеточников с Корсаковым отошли к окнам, а Винберг, начав говорить, принялся ходить между овальным столом и круглым чайным столиком, стоявшим неподалеку от двери. Солнце — видно было в окна — клонилось к горам, но было еще светло, и свечей не зажигали.

То, что мужчины были заинтересованы разговором, не удивило Клеточникова: он знал, отправляясь в Ялту, что встретит в здешнем образованном обществе людей мыслящих, озабоченных судьбами отечества, болеющих «проклятыми вопросами» времени. Но интерес дам к такой серьезной теме был неожидан. Может быть, подумал Клеточников, причиной тому были скучные зимние вечера, вынуждавшие дам проводить время в обществе своих образованных мужей и волей-неволей проникаться их интересами? Как бы то ни было, дамы, в том числе и Машенька, слушали Винберга с живым вниманием, показывавшим, что им действительно было интересно.

Винберг между тем говорил:

— Александр Илларионович исходит из того, что наши хозяйственные неурядицы не есть только наши, свойственные одной России; напротив, мы, русские, позже других образованных стран вступаем в полосу экономического кризиса, который до сих пор еще не везде в Европе преодолен. Его признаки — постепенное дробление земельных владений, рост долговых обязательств, налогов и тому подобных заменителей прежних крепостных повинностей и, как следствие всего этого, истощение земли, поскольку при таких условиях невозможно применять элементарные агрономические приемы. Все же в основных аграрных районах Европы справились с кризисом. Вопрос только в том: какой ценой?

Винберг остановился, как бы собираясь с мыслями. Он говорил в сдержанной манере опытного оратора, несколько сухо, как бы подчеркивая, что говорит не от себя, но было понятно, что говорил он о том, что было ему кровно близко, и оттого-то интересны были ему суждения князя Васильчикова, что в них он находил отражение собственных мыслей. Все молчали, и он продолжал:

— За экономический прогресс европейские народы заплатили разорением и пролетаризацией низшего класса земельных собственников. Можно считать, что более половины всех сельских жителей Европы были обезземелены и вытеснены из своих дворов и домов в города, на заводы, фабрики и так называемые вольные промыслы. Спрашивается, можно ли было избежать сих печальных последствий? И с другой стороны, можем ли мы предупредить таковые последствия у себя, в России?

Он сделал небольшую паузу, только чтобы подчеркнуть значение этого вопроса, и сказал: