Тайна князя Галицкого

Разбойники, как оказалось, выдвинули свои пушки сажен на двести к монастырю, поставив прямо на дороге между бором и рекой. В клубах медленно поднимающегося дыма они суетливо перезаряжали пушки, то ли чистя стволы, то ли уже прибивая заряд. Прикрывали их от возможной вылазки с полсотни копейщиков, рассевшихся в лесу меж крупных, вековых сосен. Видать, от пушечных ядер прятались, рисковать понапрасну не хотели.

Увидев все, что хотел, воевода Котошикин выскочил из башни, присел рядом с монахами, спросил:

— А вы чего не палите?

— Зелья маловато будет, боярин, — степенно ответил отец Иакинф. — До приступа обождем. Коли безбожников много побежит, так жребий зараз многих выбьет. Ныне же по одному целить надобно. Да и не во всякого попадешь.

Пушки шарахнули снова, на этот раз по башне. То ли ляхи заметили движение у бойниц, то ли решили, что в часовне никому более не укрыться, и занялись уничтожением укрепления.

— Не завалят тюфяк-то ваш? — кивнул в темный проем боярин. — Может, наружу вынести?

— Схизматики, милостью Божьей, глупы и торопливы, — размашисто перекрестился монах. — Да и ядрышки у них больно малы, сруб-то завалить. Попортят маненько, опосля воротины-то из подпятников[1] выбьют да на приступ побегут. Тут мы по ним маненько и врежем. А коли стрельцы подсобят, так, Бог даст, и отгоним.

— За деревьями до последнего шага прятаться станут. Только на один залп времени и хватит, — закрепив костыль, притопнул им по земле Николай. — Опосля в копья встречать придется.

— И то верно, — согласился старый монах. — В чистое надо переодеться. Ты бы, боярин, тоже о душе подумал. Причастился, исповедался. Без греха отпущенного пред Господом предстать куда как легче.

Словно в подтверждение этих слов, пушки разбойников снова ударили ядрами в подклеть башни.

— Мне бы лучше не грехи, а монастырь сей от ляхов отмолить, — невольно втянув голову в плечи, ответил воевода. — На кресте клялся от ворога его уберечь… И откуда они здесь взялись, проклятущие?! Тыща верст от Москвы, две тысячи от Польши! Как их в эту даль занесло, зачем? Чего они тут забыли?

— Смута… — кратко ответил Николай и рывком поднялся на ноги. — Где их ныне только нет?

— Стрельцы поедят, я их вам во вспоможение подошлю, — пообещал воевода и отправился к дому настоятеля.

Они столкнулись на мощеной дорожке: священник, понурив голову, брел к себе после обедни, торопливо перебирая четки и что-то нашептывая себе под нос.

— Молишься, отче?! — громко поинтересовался боярин Щерба, поравнявшись с отцом Германом.

— Думам предаюсь, сын мой, — вскинул на него глаза настоятель. — О грехах наших и доле, что надлежит принять с надлежащим смирением.

— Пойдем со мной, отче, — позвал настоятеля воевода и повернул к угловой башне, ближней к реке. Распахнул жердяную дверь, что висела на полосе толстой бычьей кожи, шагнул внутрь, открыл плетеный люк, обшитый понизу коровьей шкурой. Кивнул на вкопанную глубоко в песок клеть с несколькими бочонками и парой корзин: — Вот, весь наш припас огненный, что остался. Вели его достать да наряду отнести. Пусть пользуют. На место же сие сложи все ценное, что там у тебя под алтарем припрятано, да прочие сокровища монастырские, какие вместятся. Токмо к делу сему приставь монахов самых доверенных и богобоязненных! А опосля к воротам с рогатинами отправь.

— И что потом? — не понял его священник.

— Крышку в клеть пусть вколотят поглубже да закопают сверху! — повысил голос боярин. — Нешто не знаешь, как схроны сии делаются? Закопай да сверху навоза всякого, али сена, или еще чего накидай. А лучше сундуки притащи, мешки с зерном или еще какое добро, что пограбить можно. Тогда глубже рыться не станут. Тут песок везде, в песке тайники не строят. Лучше того башню запалить, когда ворвутся. Но сие выйдет, токмо если живой кто к часу нужному уцелеет.

— Так плохо все, боярин? — Четки застыли в руках настоятеля.

— Осторожность не помешает, отче. Нельзя, чтобы святыни христианские безбожникам в руки попали. Надругаются, опозорят али того хуже… Лучше спрятать.

Священник медленно перекрестился и кивнул:

— Сделаю, боярин. Списки новые в храме оставлю, а святыни все укрою, не беспокойся.

— Песка только не жалейте… — кивнул боярин Щерба, задумчиво оглаживая бороду. Повел носом на соблазнительный запах свинины с гречкой, недовольно рявкнул: — Карасик! Ты где?

— Несу, боярин! — отозвался из дверей трапезной холоп, двумя руками удерживая объемистую миску.

За прошедшие годы слуга заметно изменился. Скуластый безусый мальчишка раздался в плечах, обзавелся мелко вьющейся рыжей с проседью бородой, лицо покрылось морщинами. На вид — лет пятьдесят, не менее. Прежними остались лишь глаза: карие и хитро прищуренные, с длинными черными ресницами. Одет он был в байдану из крупных — палец в отверстие пролезет — колец, в коричневые свободные шаровары и смятые в гармошку почти до щиколоток сапоги.