Тайна князя Галицкого

Игумен к подьячему ни разу не приходил, Басарга свидания со сквернословом тоже не искал. Сделал все нужные выписки, вернул книги и велел плыть дальше.

От Соловков струг довез побратимов до Кеми, из нее через волок путники попали в Онежское озеро, под парусом прошли через него до Вытегры, вверх по ней поднялись на бечеве, а потом опять — волок, за ним Белое озеро и полный свежего ветра белый парус.

На Шексне Басарга милостиво дозволил Тришке-Платошке завернуть к отцу с матерью. Холоп прошелся по родной деревне в атласной рубахе и хромовых сапогах, с наборным поясом и сабелькой на боку, прихвастнул, как мог, новой беззаботной жизнью… И на рассвете, торопясь до отплытия, к стругу потянулись один за другим молодые ребята и умудренные опытом старики.

В холопы, на что втайне надеялся Басарга, никто, увы, продаваться не стал. Но зато несколько семей запросились поехать к боярину на новые земли — Платон не преминул прихвастнуть обширными владениями хозяина в Заволочье. Боярин Леонтьев отказывать никому, естественно, не стал, пообещав даже свободу от податей на первые два года — чтобы крестьяне успели хорошо обустроиться, прежде чем нести тягло. Больше никаких поблажек не давал. Здесь, на Шексне, где у каждого омута три хозяина, а на каждом лугу по монастырскому ключнику, — сама возможность поселиться в свободном месте, не теснясь и не ругаясь с соседями из-за каждого выпаса, уже за счастье почиталась.

Около полудня струг наконец-то отчалил и через несколько часов выплыл в Волгу, замыкая круг долгого, длиной в половину лета, путешествия. Здесь путники повернули на запад, миновали Углич и Калязин и вечером третьего дня причалили в Кимрах.

Бояре — не купцы, у них заботы о товаре нет. Чем делать огромный круг через Нижний Новгород и Оку — проще напрямки верхом промчаться, благо окрест Москвы тракты широкие и накатанные. Оставив струг по алтыну в месяц под присмотр местному корабельщику, пообещавшему заодно сделать и ремонт, бояре купили лошадей — и через три дня были в столице.

Московский дом царского подьячего встретил путников неожиданным порядком, чистотой и уютом: все полы выметены, ни в углах, ни на окнах ни единой паутинки, у печи — припас дров лежит, у крыльца — солома, ноги вытирать, во дворе под навесом — свежее сено для лошадей приготовлено.

— Велик Господь, — удивленно перекрестился Тимофей Заболоцкий. — Я опасался, разорят людишки дурные дом без присмотра. Ан они токмо опрятнее его сделали.

— Чудо, чудо, — переглянулись Софоний и Илья, из чего Басарга сделал вывод, что побратимы знают о происходящем чуток поболее остальных.

— Эх, жалко в Москве ты монастырями не заведуешь, друже, — посетовал Илья, заглядывая в бочонок, в котором обычно стояла чистая, колодезная вода. — Самим придется об ужине думать, самим баню топить, самим постели стелить.

Насчет «самим» он, конечно же, преувеличил — хлопотами по хозяйству и покупками занялись холопы. Однако же платить за все пришлось, разумеется, со своего кошеля.

Впрочем, баня русская — это такое наслаждение, за которое и заплатить не жалко. Сто грехов смывает, мысли дурные выветривает, настроение хорошим делает.

Когда разомлевшие от жара и легкого хмеля побратимы вернулись в трапезную, то нежданно обнаружили здесь Матрену-книжницу, хлопочущую у растопленной печи в непривычно легком ситцевом сарафане. Когда друзья видели девушку в последний раз — на улице еще подмораживало, и ей приходилось кутаться в кофты, душегрейки и кучу юбок.

— Как же ты прекрасна, моя повелительница! — первым подошел к ней строгий Софоний Зорин и с поклоном поцеловал руку. — Рад, что ты почтила нас своим появлением.

— Твой навеки, моя повелительница, — следующим подскочил Илья и склонился губами к ладони, далеко оттопырив для равновесия ногу.

— Моя повелительница… — исполнил ритуал и огромный Тимофей. — Рад видеть.

Бояре не забыли того, что именно купчиха спасла им жизнь этой весной, и не стеснялись выказывать свое уважение.

— Моя повелительница… — связанный общей порукой, подошел к руке гостьи и сам Басарга.

— Да ладно вам, бояре! — зарделась и без того розовощекая книжница. — К столу садитесь, я вам угощение приготовила. Пусть холопы тоже с дороги попарятся, уж услужу, как могу.

— Нет-нет, как можно, повелительница! — отказался Софоний, под локоть провел ее к столу, усадил во главе. — Дозволь мне постараться. Всю жизнь кравчим мечтал стать, да токмо не по роду мне честь такая. Ныне же удача, знать, выпала…

Он быстро поставил перед женщиной тарелку, кружку, налил в нее меда. Из лотка с тушеным гусем ловко наложил ей золотисто-коричневой капусты, отрезал ножку.

— Не нужно, боярин. Я сама, — опустив глаза, попросила девушка.

— Ой, совсем забыл! — спохватился Софоний, отхватил с ножки маленький ломтик, закинул в рот, быстро-быстро помял зубами, покатал на языке: — Нет, не отравлено. Можно кушать.

Все засмеялись, даже Матрена:

— Перестань, боярин. Мне так кусок в горло не лезет…