Тайна князя Галицкого

— Знаю я, боярин, — погладила Матрена его по голове, — как бабы многие, брюхо нагуляв, с ухажеров своих серебро трясти начинают, содержание хотят получить, а иные и замуж просятся. А чья дитятка, его али чужая, мужику и неведомо. Посему у нас с тобою иначе все станет. Ребенка рожу, но с тебя ему ни одной копейки не возьму. Дабы не сомневался.

— Так я ни единого мига не сомневаюсь! — попытался спорить Басарга.

— Поначалу вообще сказывать не хотела, — вздохнула книжница. — Так бы оно и спокойнее вышло. А опосля решила, грешно получится, коли ты о дитяти своем вовсе ведать не будешь.

— Я верю тебе, Матрена! Ни в чем не сомневаюсь. Хочу о вас позаботиться.

— Так я, боярин, хотя и бесприданница, однако же не нищенствую, не оголодаю. Ты же, боярин, коли веришь — люби! Люби меня, желанный мой. Более ничего от тебя не желаю.

Она снова вернулась в постель и стала жадно целовать его лицо и плечи.

Жадность Матрены-книжницы длилась почти две недели. Она уходила поутру по своим купеческим делам, оставляя бояр с холопами изучать по «Готскому кодексу» хитрые фигуры и телодвижения, взмахи топоров и мечей, правильные положения копий и алебард, а вечером возвращалась, чтобы занять за столом свое место, отмеченное высоким стеклянным бокалом из синего с белой огранкой стекла и фарфоровой тарелкой с алыми розами — это Софоний позаботился, чтобы культ прекрасной дамы проводился побратимами по всем рыцарским правилам. Каждый вечер начинался с целования ее рук и тоста за ее здоровье. Причем за даму пили исключительно красное испанское вино, известное своим тонким вкусом и изрядной пользой для кроветворения.

Подкрепившись, девушка уходила отдыхать, оставляя бояр вести свои мужские разговоры — и что происходило потом, никого уже не касалось.

Матрена умела быть страстной и ласковой, жадной и беззащитной, и Басарга уже не понимал, как мог жить без ее поцелуев, ее голоса и ее прикосновений.

— Я люблю тебя… — в один из вечеров сорвалось с его губ.

— Что? — переспросила она.

— Я люблю тебя, моя радость, — провел он ладонью по волосам девушки. — Люблю. Жить без тебя не могу. Для меня ты самое главное сокровище на этом свете…

На следующий день она исчезла, словно именно этих слов от него и ждала. Исчезла, не попрощавшись, ничего не сказав, не оставив ничего, что могло бы помочь ее найти. Просто не пришла вечером к ужину — и больше никто из бояр уже ее не видел.

* * *

Когда Женя очнулся, его тело все еще продолжало болеть, словно Леонтьева макнули с головой в кипяток, но передумали варить суп и перебросили в мясорубку. Именно поэтому он не сразу почувствовал, что руки связаны за спиной, лежит он не в мягкой постели, а на жестком и шершавом полу.

Кое-как управившись с мыслями и вспомнив, чем закончился минувший вечер, молодой человек застонал и открыл глаза. Бревенчатые стены, деревянный потолок из грубо струганных досок, деревянный пол. Причем все — неухоженное, замшелое, в потеках, с паутиной в углах и обрывками бумаги на стенах, по сторонам валяются ржавые тазы и кастрюли с обколотой эмалью, кривые скобы, обломки кроватных спинок, куски гнилого дерева и лохмотья мха. Все вместе взятое это означало деревенскую избу, причем давно заброшенную.

В центре стоял стол, возле которого уже знакомая Евгению девица и какой-то мужик в синем комбезе с эмблемой «Облэнерго» исследовали содержимое его карманов — свой диктофон и бумажник Леонтьев опознал без труда. Незнакомцам мало было просто забрать его вещи, они уже разобрали «сотовый» на составные части и теперь потрошили по швам кошелек.

По ту сторону комнаты валялась Катерина. Тоже скрюченная и связанная, руки пристегнуты к ступням черными пластиковыми хомутами. И что обидно — хомуты тоже были его! Аудитор привык на всякий случай держать несколько в карманах и портфеле — специфика работы такая. И вот нате вам, на самого же и надели!

— Где я? — попытавшись лечь поудобнее, спросил Леонтьев.

— Оклемался? — бросила на него беглый взгляд «горничная». — Давно пора. Ты в деревне Наум-Болото, если это название тебе хоть о чем-нибудь говорит.

— Вот проклятье! — зашевелилась Катя.

— Катерина, ты как? Цела? — дернулся Женя.

— Цела… Если ты имеешь в виду здоровье. А Наум-Болото — это селение в пятнадцати километрах от Шенкурска. Иначе его еще называют Шолаша или Петровское. Петровское потому, что при Петре здесь работал пушечно-литейный завод. Пушки и ядра здешние-то до сих пор в музеях местном и архангельском выставлены. Работа высочайшего качества. — Похоже, из-за стресса у девушки развязался язык. Она говорила, говорила и говорила… — В девятнадцатом веке завод закрыли, а в прошлом веке, как паспорта крестьянам начали выдавать, жители разбежались. Последние двадцать лет в бывшем городе не живет уже никто.

— Молодец, все правильно рассказываешь, — одобрила ее ответ «горничная». — У вас тут вообще хорошо. Куча деревень пустые стоят. Дома есть, людей нет. Заселяйся, кто хочет, делай, что вздумается. Никто не помешает, никто ничего не услышит. Можете орать и брыкаться сколько захотите. Или обойтись без лишних мучений. На свой выбор.