Провалов нигде не было; связь отлажена отменно; случись что в стране, в самом дальнем регионе – сообщили бы немедленно; информация о загранпаспорте, завязанная на двух рукописях, – о них, мафиози, сидящих здесь, и о Зое (миллион зеленых, особенно если продать в Голливуд, как обещал Давыдов) – не могла к ним прийти, иначе бы не звали сюда; хотя почему? Когда он кончил свои
Тем не менее он ощущал себя сейчас так, как бывало порою в кабинете Рюмина или Абакумова: выдернут после бессонной ночи, допрос в пять часов закончил, потом на квартиру Киры махнул, или иностранки, балериночки нежной, выпил в сладость, оттуда домой, к постылой дуре Милке, а в десять звонят – «срочно к руководству», вот и трясешься, пока едешь на площадь: «Что случилось? С какого бока ударят?!»
Он никогда не мог забыть, как однажды Абакумов навалился медведем: «Хозяин требует Федорову! А она в несознанке! Не можешь сломать дуру?! Какой же из тебя мужик? Даю час на размышление. Не внесешь дельное предложение – сорву погоны».
Сорокин понимал, что бешеная баба все вывалит Вождю, нельзя ее к нему пускать; скандал. Хотя, с другой стороны, Сталин сам приехал домой к Кавтарадзе, когда того выпустили, – без зубов, в шрамах, кожа да кости… Но ведь никого из тех следователей, кто с этим самым Кавтарадзе работал, не тронули! Даже, говорят, медали подбросили, вроде бы «За отвагу»… А Кавтарадзе сунули послом в Румынию – на откорм… Нет, в обиду нас Отец, конечно, не даст, но – вонь может пойти, старец на язык злой, скажет, как отрежет, не подняться потом, так и помрешь в подполковниках где-нибудь в Джезказгане…
Придумал он тогда лихо: «Федорова в психлечебнице, сдвиг, невменяема, опасно оставлять одну, сильны проявления агрессивной депрессии, врачи обещают поставить на ноги в ближайший месяц, пока же она все время требует встречи с любимым, день и ночь кричит: „Тэйт, где ты!? Где ты, Тэйт?! “
Абакумов вздохнул: «Оформи рапортом. И налягте же на бабу! Трое молодцов, а скрутить одну американскую раскладушку не можете!»
… Кивнув Сорокину на кресло возле гостей, Шинкин из-за стола не поднялся, хмуро осведомился о здоровье, а потом спросил:
– Кого из твоих
– Что-нибудь случилось? – спросил Сорокин, опустившись в низкое, топкое кресло. – Мне никаких сигналов не поступало…
– Случилось, – ответил днепропетровский «Никодимов». – Два наших
Сорокин ощутил, как зажало сердце; неужели играют? Могут. Эти могут все, асы; зачем? Если узнали про Дэйвида, будут ждать его прилета, захотят перехватить; связь; самое важное в Деле. Только один раз здесь был
– Давайте фамилии, – негромко сказал Сорокин, откашлявшись. – Займемся сейчас же… Серьезные люди? С выходами?
– Выходы есть, – ответил Шинкин, думая о чем-то своем. – Не очень серьезные, но тем не менее они бывали на наших региональных конференциях…
– Кто прислал вызовы?
– Веня и Шурик.
– Лос-Анджелес?
– Шурик теперь живет в Атланте.
– Наверное, я сам поеду в Днепропетровск, – сказал Сорокин. – А почему здесь коллеги из Сочи? Тоже что-то произошло?
– Нет… Пока что – нет, – ответил Шинкин. – Коллеги предлагают созвать внеочередной съезд в связи с кампанией, начатой против нас в прессе… Бесы перестраиваются, клеймят нас «организованной преступностью», пора и нам подумать о перестройке… Ты был прав, Эма, когда говорил о децентрализации… То, что мы сделали, – недостаточно, надо ломать структуру, лучше поздно, чем никогда… Когда и где будем встречаться? Нужен такой город, где ты можешь гарантировать стопроцентную безопасность для делегатов…
– Стамбул, – Сорокин хмуро усмехнулся. – Дайте день на размышление…
… Капитан Строилов дослушал последние слова Сорокина, выключил аппаратуру, положил ладонь на плечо шофера и тихонько сказал:
– Поехали…