Тайна леди Одли

Посреди всего этого увядшего «великолепия» из потертого бархата, тусклой позолоты и полированного дерева госпожа упала в кресло и закрыла лицо руками. Их белизна и звездное сверкание бриллиантов на ее пальцах ярко выделялись в тускло освещенной комнате. Она сидела молчаливая, неподвижная, в отчаянии, угрюмая и сердитая, пока Роберт и французский доктор вышли в соседнюю комнату и беседовали вполголоса. Мистеру Одли осталось мало что добавить к тому, что уже написал английский врач. После мучительных раздумий он остановился на имени Тейлор как безопасной и простой замене того единственного имени, на которое госпожа имела право. Он сказал французу, что миссис Тейлор его дальняя родственница, она унаследовала безумие от своей матери и у нее появились грозные признаки этой скрытой заразы; но тем не менее ее нельзя называть «сумасшедшей». Он умолял, чтобы к ней относились с заботой и сочувствием и она имела разумные привилегии; но настаивал, чтобы ни при каких обстоятельствах ей не разрешалось покидать дом одной, без защиты человека, на которого можно положиться и отвечающего за ее безопасность. Ему осталось уладить лишь одно — чтобы месье Вэл, являющийся, как он понял, протестантом, — врач поклонился — договорился с каким-нибудь благожелательным протестантским священником, который мог бы дать душевный совет и утешение больной даме, особенно нуждавшейся, мрачно добавил Роберт, в подобном снисхождении.

Все это, включая и денежный вопрос, который должен был время от времени улаживаться непосредственно мистером Одли и врачом, являлось содержанием их беседы и заняло около четверти часа. Когда они вернулись, госпожа сидела в том же положении, в каком они оставили ее, прижав ладони к лицу.

Роберт наклонился и прошептал:

— Ваше имя здесь мадам Тейлор. Не думаю, что вы хотите быть узнанной.

В ответ она лишь покачала головой, не убрав рук от лица.

— Мадам будет иметь прислугу полностью в ее распоряжении, — заговорил месье Вэл. — Все пожелания мадам будут исполняться, разумные желания, само собой разумеется, — добавил месье, слегка пожав плечом. — Будут приложены всевозможные усилия, чтобы сделать ее пребывание в Вилленбремейзе приятным и полезным. Пациенты обедают вместе, если хотят. Иногда я обедаю с ними, а мой помощник, умный и весьма достойный человек, всегда сидит с ними за обеденным столом. Я живу с женой и детьми в небольшом домике на территории учреждения, мой помощник живет в самом заведении. Мадам может быть уверена, что мы приложим все усилия, дабы обеспечить ей удобства.

Месье еще продолжал говорить в том же духе, потирая руки и сияя, когда мадам неожиданно поднялась и в ярости велела ему придержать язык.

— Оставьте меня наедине с человеком, что привез меня сюда, — сказала она сквозь зубы. — Оставьте меня!

Она указала ему на дверь резким повелительным жестом. Шипящие французские звуки со свистом слетали с ее губ и, казалось, больше подходили ее состоянию, чем родной английский язык.

Врач пожал плечами, выходя в темный холл и пробормотал что-то о «прекрасной дьяволице» и жесте, достойном «Марса». Госпожа быстро прошла к двери между спальней и гостиной и закрыла ее, и все еще держа ручку в руке, повернулась к Роберту.

— Вы привели меня в могилу, мистер Одли! — закричала она. — Вы жестоко и бесчестно воспользовались своей властью и привели меня живой в могилу!

— Я сделал то, что счел справедливым по отношению к другим и милосердным к вам, — спокойно ответил Роберт. — Я бы предал общество, если бы позволил вам остаться на свободе после… после исчезновения Джорджа Толбойса и пожара в гостинице «Касл». Я привез вас туда, где о вас будут хорошо заботиться люди, ничего не знающие о вас, у которых нет власти насмехаться над вами или упрекать. Вы будете вести спокойную мирную жизнь, госпожа, жизнь, какую многие порядочные и праведные женщины на свободе ведут в этой стране и счастливо доживают до конца. Ваше уединение здесь не больше, чем у дочери короля, скрывающейся от греха и довольной обрести приют в таком спокойном месте. Конечно, это весьма малое искупление за ваши грехи, легкое наказание, которое я призываю вас принять. Живите здесь и раскаивайтесь, никто не будет обвинять вас, никто не будет мучить. Я говорю вам лишь одно — раскайтесь!

— Я не могу! — закричала госпожа, яростно отбросив волосы с мраморного лба и устремив широко раскрытые глаза на Роберта. — Я не могу! Неужели моя красота привела меня к этому? Неужели я интриговала и замышляла заговоры, как мне скрыться, лежала без сна длинными ночами, дрожа при мысли об опасности, ради этого? Лучше бы я сразу сдалась, если таков мой конец. Лучше бы я поддалась проклятию, лежащему на мне, и уступила сразу, когда Джордж Толбойс вернулся в Англию.

Она вцепилась в свои пушистые золотые локоны, как будто хотела вырвать их с корнем. В конце концов они сослужили ей плохую службу, эти великолепные блестящие волосы, этот чудесный ореол золотого цвета, такой изысканный контраст нежной лазури ее глаз. Она ненавидела себя и свою красоту.