Тайна лорда Мортона

– Я считаю, что на нее не следует полагаться. Есть вещи, которые просто невозможно достичь колдовством. И не всякую проблему можно решить с помощью амулетов и волшебства.

– Но вы же маг!

– Прежде всего я человек.

– Сильно сказано... Вы хотите что-нибудь пожелать?

Удивленный такой резкой сменой темы, я только захлопал глазами.

– Ну, разве у вас нет никаких просьб – из тех, что решаются не заклинаниями, а именно словами? Вы ничего не хотите пожелать? Может быть, я могу вам чем-то помочь? – улыбнулся в бороду министр.

Дама Морана из-за его плеча усиленно кивала мне и подмигивала – дескать, проси, но не забывай, кто ты и где находишься. И я выпалил:

– А можно нашим волкам и единорогам расширить вольеру? А то зверям повернуться негде...

После моих слов в живом уголке воцарилась тишина. Даже попискивавшие шуликуны притихли. Дама Морана скорчила гримасу и еле успела сменить ее на любезную улыбку, когда министр повернулся к ней.

– В самом деле, это, я думаю, разумная просьба. Вы не находите?

– Да-да, мы хотели это сделать, – заюлила завуч, – но в этом году в смету не было заложено строительство... Мы решили сначала переклеить обои в моем кабине...

Она осеклась, понимая, что сейчас выставляет себя в неприглядном свете.

– Но за время летних каникул определенно найдем возможность! Обещаю!

– Очень хорошо. А я обещаю, что мы найдем дополнительные средства... И даже подарим вашему живому уголку какое-нибудь редкое животное. Скажем, феникса. Вы умеете ухаживать за фениксами?

– Лучше келпи, водяную лошадку из Шотландии, – попросил я. – Или кошку Гулон с лисьим хвостом.

– Хорошо, поищем, – пообещал министр.

Дама Морана проводила его и на прощание так на меня посмотрела, что я опять захотел написать заявление об уходе.

Вообще отношение моих коллег ко мне переменилось. Наши дамы считали, что я слишком возгордился и задрал нос. Особенно неистовствовала Лыбедь. Пытаясь меня соблазнить, она рвалась ко мне в больницу, а потом весь день ходила хвостом, стараясь попасть мне на глаза и рассказывая журналистам, что она мой самый близкий друг. В конце концов у меня прямо спросили, является ли она моей невестой.

Пришлось соврать, что я вообще не интересуюсь женщинами. Это Лыбедь ужасно обидело, она подговорила остальных учителей, и теперь, стоило мне войти в учительскую, как разговоры замолкали сами собой. Исключениями стали только дама Труда, слишком добродушная, чтобы поддерживать бойкоты, и Берегиня, у которой был свой взгляд на любую проблему. Но даже у них сложилось мнение, что меня надо немножко проучить.

Единственное, что радовало меня, были дети. В самый первый день занятий, когда я переступил порог аудитории, мальчишки шестого курса устроили мне овацию. Аплодисменты не смолкали минут пять, к радости журналистов, а Кристиан Шульц даже устроил маленький фейерверк. Мальчишки и девчонки теперь толклись возле моего кабинета и наперебой хвастали любопытным журналистам, какой я хороший учитель, какой добрый, и так далее.

Помалкивала только Вероника. Девушка вела себя, как обычно, но несколько раз я замечал ее пристальный взгляд – она по-прежнему не могла отвести от меня глаз. Но теперь ее внимание было мне приятно и настраивало на романтический лад. Вот только я по-прежнему не мог себе представить, как подойду к этой девушке и что скажу. И нужно ли что-нибудь говорить.

И надо же было такому случиться, что через неделю, за несколько дней до Весеннего Равноденствия, мне пришло еще одно письмо.

Письма мне в те дни приходили пачками. Просыпаясь по утрам, я видел на подоконнике трех-четырех почтовых воронов, терпеливо ждущих, когда их освободят от конвертов. Мне писали читатели газет, мои бывшие одноклассники, приемные родители и семейство Мортонов. Девушки признавались мне в любви, юноши хотели хоть раз оказаться на моем месте. Не было писем только от фон Ньердов, родственников моей матери Женевьевы. Но они наверняка просто не знали, что это я – сын их Женни. А может быть, никого из них не было в живых.

А это письмо... Оно пришло в числе других, вместе с конвертом от Мортонов и двумя посланиями от читателей. Разглядев женский почерк, я ожидал, что там будет очередное признание в любви, и поздно сообразил, что письмо написано по-русски.