Тайна мертвой царевны

Однако Файка прав. Отсюда надо уходить, и поскорей. Не дай бог, сунется кто-то из соседей. Или вернется хозяйка квартиры… Опыт жизни учил Дунаева, что никто не застрахован от самых пугающих неожиданностей. Вот и Степана настигла одна из таких неожиданностей.

Надо уходить, но куда? Где им с Файкой найти приют?

Ответ явился быстро: надо идти в Сухаревский переулок. Снять там жилье – и высматривать, высматривать Верховцева и Нату. Если они там, то рано или поздно появятся. Но только сначала нужно раздобыть оружие.

Вот и узел с какой-то одеждой: Степан, значит, успел зайти в театр. Все это пригодится.

– Файка, собери продукты в мешок, – сказал он.

– Да я уже, – ответил тот. – Барахлишко тоже берем?

– Берем, – кивнул Дунаев. – Надо ему глаза закрыть.

– Надо, – кивнул Файка, крестясь и делая шаг к покойнику. Склонился над ним – и вдруг отпрянул с криком.

– Что такое? – Дунаев бросился вперед – и увидел, что в мучительно скрюченную ладонь мертвеца что-то вложено.

Поднял уже окоченевшую кисть, встряхнул. На пол выпала запонка.

Блеснуло золото, замерцал желтый камень с вырезанными на нем инициалами: Ф&Н…

Да ведь это та самая запонка, которую Дунаев сегодня приготовил для продажи, но так и не продал!

Неужели оборонил ее здесь?

Нет, и запонка, и кругляшок жемчужины по-прежнему лежат в кармане гимнастерки, клапан надежно застегнут. Это другая запонка. Парная той, которая лежит в его кармане. Парная той, которую Дунаев «получил в наследство» от человека, сгнившего в лесу под Нарвой!

Значит, тот человек был знаком со Степаном? Значит, у Степана и в самом деле были драгоценности – возможно, и розовые жемчужины с того же самого ожерелья, и серьги, и перстни, украденные у тех же людей… Нет, снятые с их мертвых тел, и в этих смертях повинен был тот человек, фамилия которого оканчивалась на -евский, а также, без сомнения, и Степан Бородаев. Именно поэтому он принял столь жестокую смерть. Именно поэтому, а вовсе не ради наживы, его пытали. И в квартире было все перерыто не просто ради того, чтобы найти драгоценности, а чтобы найти доказательства преступления. И запонку убийцы Степана, конечно, не обронил случайно – нарочно оставил.

Зачем? Чтобы нашли и поняли этот знак – кто? Милиция. Чекисты? Да вряд ли, откуда им знать про вторую запонку! Возможные сообщники Степана, которые живут в этой же квартире, найдут его труп и поймут намек? Вероятно. И это скорее всего!

Дунаеву стало омерзительно так, словно он стоял по колени в крови, и кровь заливала все вокруг него, а он не знал, как выбраться оттуда.

Тогда тем более надо уходить отсюда, уходить немедленно, потому что, если этот человек или эти люди, убившие Степана, вернутся, они, пожалуй, не станут разбираться, кто прав, кто виноват: они сразу будут стрелять, а потом, обыскав труп Дунаева, найдут вторую запонку и решат, что он повинен в смерти тех же Ф&Н и остальных хозяев драгоценностей.

Избавиться от них! Избавиться как можно скорей!

Выбросить?

Нет, это глупо. Что же, потом с протянутой рукой идти? На самом-то деле Дунаев ни в чем не виноват. А ведь ему нечем даже защитить себя…

Надо сейчас же пойти на Сухаревку. Продать запонку и жемчужину, пусть хоть и за бесценок. Главное, чтобы хватило обзавестись оружием.

И продолжить поиск убийцы!

Руки у Дунаева были в крови, и он поискал что-нибудь, чтобы вытереть их. Поднял с полу какой-то листок – и замер.

Это был тот самый конверт, который Дунаев привез из Петрограда. Конверт, в котором было два письма: одно обычное, другое скрытое. Да, бумага покороблена, однако на ней ничего не видно.

Степан прочел то, что там было написано. А вдруг текст удастся прочитать, если бумагу намочить вновь?

– Пошли, пошли! – нетерпеливо топтался у двери Файка.

– Пять минут, – бросил Дунаев.

– Какие пять минут, драпать надо! – взвизгнул Файка.

– Драпай, черт с тобой! – бешено отмахнулся Дунаев, уходя на кухню.

Дверь хлопнула. Файка сбежал.

Ну и черт с ним! Дунаев как-нибудь и без него обойдется.

Налил в миску воды, опустил листок, немного подождал, унимая нетерпеливый грохот сердца, – да так и ахнул, увидев, как на мокрой бумаге проступают бледные, но отчетливо читаемые строки:

«Степан, наверное, Д. уже рассказал тебе о том, что произошло…»

«Д. – это, видимо, я», – подумал Дунаев и продолжал читать: