Тайна могильного креста

Солнце подходило к одинокой березе. На переговоры с толмачом отправили боярина Голована. Они долго говорили, часто отрицательно качая головами. Наблюдавшим сверху это время показалось вечностью.

Когда Голован вернулся в город, все бросились к нему. Дождавшись, когда все утихнут, тот важно сказал:

— Поехал к хану советоваться.

Все с облегчением вздохнули. Появилась надежда. Те, кто предлагал мирно сдаться, даже торжествовали. «Вот так, без крови, отстоим город!» — говорили их красноречивые взгляды. Остальные посрамленно молчали.

Толмач обернулся быстро.

— Хан сказал… — Толпа качнулась вперед, грозя повалиться со стен, — только откройте ворота. Он обещает высоким ханским словом сохранить всем жизнь. Всем дарует, — повторил он и хлестнул коня. Раздался дружный вздох.

Татары не внушали пока особого страха. Вели себя милостиво, вступили в переговоры, дали отсрочку. Торгуются и в город не лезут. Не то что проклятые печенеги! Одно странно — почему не берут денег? Дались им эти ворота…

Когда снова собрались на совет, боярин Мороз светился, как начищенная сковорода. Аким зорким оком окинул присутствующих и, наклонившись к воеводе, тихо сказал:

— Мороз со своими дружками ходил народ уговаривать, чтобы их поддержали. Того и гляди, явятся сейчас и начнут требовать, чтобы скорее ворота открыли…

Воевода промолчал. В это время вошли Аскольд с Топорком. Одет Аскольд был, как подобает воину, лицо светилось решимостью и отвагой. Он остановился перед Василием.

— Князь, дозволь Топорку слово молвить.

— Пусть говорит.

Юноша подтолкнул монгола и кивнул ему головой.

— Моя говорит — не верь, — тот отчаянно жестикулировал. — Моя знает. Будет ночка, будет ай-ай…

— Татары обманывают, — перевел Аскольд. — И ночью пойдут на штурм.

Топорок закивал.

— Не верьте ему! — взревел боярин Мороз. — Он врет, он куплен!

— Смерть ему! — поддержали его дружки.

Топорок в испуге попятился. Аскольд, загородив его собой, положил руку на рукоять меча.

— Князь, мы будем готовиться, чтобы достойно встретить врага! — решительно сказал он, и, подталкивая друга, направился к выходу.

— Ишь ты! — загалдели бояре, когда за ними закрылась дверь. — Молодо-зелено, и совета нашего ему не надо, сам уже решил!

Князь Василий постучал по столу:

— Хватит попусту кричать, надо думать.

— А что думать? — Мороз встал, уперся взглядом в стол. — Люди сказывают, кто к Батыю приходил с покорностью, то получал мир. Я хочу мира.

— Это ты сказываешь! — вскочил, не выдержав, Аким. — А люди другое говорят: там, где татары, там кровь и погибель. И лучше я погибну с мечом, чем стану татарским холопом!

— Миром решать! — кричали одни.

— Боем стоять! — вопили другие.

Воевода поднялся и стоял молча до тех пор, пока в гриднице не воцарилась тишина.

— Вот что я скажу, други мои, — начал он ровным голосом. — Сколько нас тут? Горстка. А спасать мы собираемся народ. Так давайте у него и спросим. Что бы мы тут ни решили, последнее слово будет за ним.

На том и порешили.

Снова в этот день запел колокол в неурочный час тревожную песню, созывая народ на вече. Зашумело, забурлило на широкой церковной площади людское море.

В центре площади — широкий пень невесть когда срубленного дуба. За долгие годы кто только не побывал на нем, какие только речи не говорились! Стал он гладким от множества ног.

— В леса надо подаваться, в леса! Там спасемся, туда татарва не сунется! — вещал худосочный мужичок, тряся реденькой бородкой.

— В Чернигов пойдем или в Киев, — с грозным видом призывал какой-то воин. Тяжелый меч на левом боку глухо стучал о голенище сапога. — Стены там толстые да люди добрые!

— Наши стены не уступят киевским! Никуда не пойдем, насмерть стоять будем! — басил высокий мужик. Его русые волос трепал теплый весенний ветер.

Бояре кучкой жались у пня. Неподалеку собралась княжеская дружина, кроме тех, кто дежурил на стенах. Князь Василий в растерянности ждал воеводу. Слишком уж громко кричали в толпе «Миром!»

Но вдруг поплыло над головами:

— Воевода! Сеча идет! Дорогу воеводе! — и людское море, рассекаемое неведомой силой, расступилась, пропуская старика. Он шел с высоко поднятой головой, держа в одной руке заступ, в другой — меч. Остановился, положил их на землю. Выпрямившись, поставил ногу на пень, жестом остановил дружинников, кинувшихся было на помощь, легко поднялся сам. Поклонился на четыре стороны. Поднял обе руки, усмиряя толпу, и заговорил тихим голосом — толпа внимала, затаив дыхание.

— Други мои! Братья, сестры и дети мои! Всю жизнь я верой и правдой служил вам. Защищая вас, никогда не бегал от врага. Верите ли вы мне? — Голос его креп.

— Верим! — дружно выдохнул народ.